Хавьер Сьерра - Тайная вечеря

— Это видимость, маэстро Аннио. Вы не должны доверять им.

— Доминиканцы всегда всех в чем-нибудь подозревают! Взгляните. Пинтуриккио создал для Его Святейшества эти изумительные фрески, — он указал на потолок. — Быть может, вы и в них усмотрите ересь. Ну же! Посмотрите.

Доминиканец хорошо знал эту роспись. Вифания на этот счет даже открывала тайное следствие, которое, впрочем, так ни к чему и не привело.

— Не стоит так восторгаться ими, маэстро Аннио. Прежде всего потому, что вы, сами того не желая, даете мне аргументы в споре с вами. Взгляните на произведение этого Пинтуриккио повнимательнее: языческие боги, нимфы, экзотические животные и сцены, которых вы не найдете в Библии. Только последователю Платона, искушенному в древних языческих доктринах, пришло бы в голову написать здесь нечто подобное.

— Это история Изиды и Осириса, — возмутился хорек. — Осирис, хотя вам это и неизвестно, восстал из мертвых, как и наш Господь. И напоминание о нем, хоть и языческое по форме, укрепляет нашу надежду на спасение плоти. Осирис предстает здесь в образе быка. Наш Святой Отец тоже подобен быку. Или вы никогда не видели геральдического знака Борджия? Разве не очевидна связь между этим мифологическим образом, символизирующим мощь и отвагу, и животным, сияющим на гербе? Символы не являются ересью, маэстро!

Брат Джоакино Торриани не успел ответить: вялый грудной голос понтифика прервал их дискуссию.

— Чего я не могу понять, — Папа растягивал слова, как будто этот спор его утомил, — так это где вы во всем этом усмотрели прегрешения иль Моро...

— Это потому, что вы не видели произведения Леонардо, Святейшество! — подскочил Торриани. — Герцог Миланский полностью оплачивает все расходы по картине и покровительствует художнику, игнорируя обращения наших братьев. Приор Санта Мария уже несколько месяцев пытается направить этот проект в благочестивое русло, но все напрасно. Именно иль Моро позволил Леонардо изобразить себя спиной к Христу, увлеченно беседующим с Платоном.

— Да, да... — зевнул понтифик. — Вы упомянули еще и Фичино, если я не ошибаюсь. — Торриани кивнул. — Это случайно не тот человек, о котором вы мне столько рассказывали, дорогой Нанни?

— Он самый, Святейшество, — с деланной улыбкой подтвердил хорек. — Речь идет о выдающейся личности. Это исключительная личность. Не думаю, что он еретик, как здесь пытается изобразить его маэстро Торриани. Он Флорентийского собора. Сейчас ему должно быть шестьдесят четыре или шестьдесят пять. Его просвещенный дух привел бы вас в полный восторг?

— Просвещенный дух? — понтифик откашлялся. — Это что, еще один Савонарола? Они случайно не из одного собора?

Папа подмигнул Торриани, который задрожал, услышав имя экзальтированного доминиканца, проповедовавшего конец «пышной церкви».

— Они действительно служат в одном храме, Святейшество, — смущенно признался хорек. — Но это совершенно разные личности. Фичино — ученый, заслуживающий нашего глубокого уважения. Этот мудрец перевел на латынь много древних текстов, как те египетские трактаты, которыми пользовался Пинтуриккио, расписывая эти потолки.

— В самом деле?

— Прежде чем приступить к работе над вашими фресками, Пинтуриккио прочитал труды Гермеса, которые Фичино незадолго до этого перевел с греческого. В них описаны эти прекрасные сцены любви Изиды и Осириса...

— А Леонардо? — проворчал понтифик, обращаясь к Нанни. — Он тоже читал Фичино?

— И беседовал с ним, Святейшество. Пинтуриккио об этом известно. Оба они были его учениками в мастерской Вероккио, и оба следовали его наставлениям относительно Платона и его веры в бессмертие души. Что может быть более христианским, чем эта идея?

Последняя фраза Нанни прозвучала как опровержение критики со стороны маэстро Торриани. Ему было прекрасно известно, что большинство доминиканцев были томистами — последователями взглядов Фомы Аквинского, вдохновителем которых являлся Аристотель, и врагами идей, способствовавших возвращению из забвения Платона. Мой магистр понял, что ему следует уступить, поэтому он с покорным видом опустил глаза и попрощался.

— Святейшество. Преосвященный Аннио, — учтиво поклонился он. — Не стоит сейчас размышлять над источниками, породившими миланскую «Тайную вечерю», пока не все факты проверены. С вашего благословения мы продолжим наше расследование с тем, чтобы установить, какого рода нарушения нашей доктрины допускает Леонардо.

— Если таковые имеются, — подчеркнул Нанни.

Папа попрощался с Торриани и, осенив его крестным знамением, добавил:

— Прежде чем вы покинете нас, падре Горриани, я хотел бы дать вам совет: впредь будьте осмотрительнее.

Никогда прежде я не видел таких вытянутых лиц, какие были у братьев Санта Мария в это воскресное утро. До того как зазвонил колокол к заутрене, приор лично всех разбудил, обойдя весь монастырь — келью за кельей. Он громогласно распорядился, чтобы мы как можно скорее привели себя в порядок и подготовили свою совесть к чрезвычайному капитулу общины.

Разумеется, все беспрекословно повиновались. Не было ни одного монаха, который не понимал бы, что рано или поздно, но смерть ризничего коснется всех. Быть может, поэтому все начали опасаться друг друга. В глазах чужака, вроде меня, в монастыре сложилась невыносимая обстановка. Братья стали сбиваться в группки по территориальному признаку. Монахи с юга Милана не разговаривали с уроженцами его северной части, которые, в свою очередь, избегали общения с теми, кто родился в районе озер, как будто они имели какое-то отношение к ужасной кончине брата Гиберто. Санта Мария раздробилась... и я пребывал в неведении относительно причин этого явления.

В то утро, умывшись и одевшись в полумраке, я понял всю глубину кризиса. Хотя все монахи общины подозревали друг друга, они, похоже, были едины в одном — в необходимости держать меня как можно дальше от своих невзгод. Это объяснялось тем, что больше всего они боялись одного — а именно того, что я как инквизитор мог открыть процесс против их общины. Их приводил в ужас слух о том, что брат Гиберто умер, проповедуя доктрину катаров. Разумеется, никто не осмеливался произнести это вслух. На меня косились, как будто это я заставил повеситься брата Александра, а затем так повлиял на ризничего, что тот повредился в уме. Вот какой дьявольской властью меня наделили!

Однако, что привлекло мое внимание, так это проворство, с которым Виченцо Банделло сумел извлечь выгоду из этих страхов.

Разбудив всех, приор пригласил расположиться вокруг большого ненакрытого стола, который приказал принести в зал возле конюшен. Было очень холодно, помещение освещалось значительно хуже, чем наши кельи. Но именно там, передвигаясь чуть ли не на ощупь, мы стали участниками подготовленного приором плана. Он объявил, что от заутрени до вечерней службы нам всем предстоит молиться, анализировать свои грехи, участвовать в покаянии и публичной исповеди. Когда же день закончится, группа монахов, назначенных им самим, отправится к Галерее Мертвых, чтобы эксгумировать останки брата Александра Тривулцио. Они не только отнимут у земли то, что было ей ранее отдано, но вынесут отнятое подальше за городские стены, чтобы совершить над останками библиотекаря акт экзорцизма — сжечь и развеять по ветру. Точно так же надлежало поступить и с прахом брата Гиберто.