Джим Томпсон - Убийца во мне

Однако Лу способен. Лу может оказаться виновным. И он вынужден избавиться от девушки, которая знает почти все о нем, которая может сложить вместе все разрозненные детали. И тогда Лу конец. Все встанет на свои места и вернет нас к тому времени, когда мы с Майком были детьми.

При наших нынешних отношениях она не позволяет себе думать о всяких странностях. Она вообще не позволяет себе задумываться. Она изображает из себя этакую пичужку-щебетунью, и это накладывает отпечаток на ее мышление. А так как я собираюсь стать ее мужем, следовательно, все в порядке. Все должно быть в порядке... Но если я сбегу от нее... я знаю Эми. Установленная ею психологическая преграда тут же исчезнет. У нее мгновенно появятся ответы на вопросы, и она не станет держать их при себе. По одной причине: если я не могу принадлежать ей, то я не буду принадлежать никому.

Да, кажется, я уже говорил об этом. О том, что она и Джойс очень похожи.

М-да, как бы то ни было...

Как бы то ни было, это надо сделать, когда подвернется удобный момент. От мысли об этом – о том, что другого выхода нет, – мне стало легче. Я перестал волноваться, думая об этом. Я пытался быть особенно любезным с ней. Ее общество начинало действовать мне на нервы. Но она недолго будет крутиться тут, поэтому я обязан быть нежным, как никогда.

Я заболел в среду. Через неделю я уже был на ногах и отвез Эми на молитвенное собрание. Как школьная учительница она должна была время от времени посещать подобные мероприятия, а мне они просто нравились. Я выхватывал некоторые строки из притч и комментировал их. То шепотом спрашивал у Эми, будет ли ей приятно, если в ее медовое лоно добавить немного манны. Она краснела и пихала меня ногой по щиколотке. То снова шептал ей на ухо, спрашивая, могу ли я, как Моисей, войти в ее горящий терновый куст, дабы Господь сообщил моему посоху чудодейственную силу. То говорил ей, что хочу прижать ее к своей груди, прилепиться к ней и возлить на нее елей помазания.

Она все краснела и краснела, в глазах стояли слезы, но от этого она выглядела только привлекательнее. И мне уже стало казаться, что никогда не было у нее ни злобного прищура, ни выпяченного подбородка. Вдруг она наклонила голову, спрятала лицо в молитвеннике, ее плечи затряслись. Она закашлялась, и священник привстал на цыпочки, нахмурился, пытаясь определить, откуда исходит шум.

То было замечательное молитвенное собрание – лучше я никогда не посещал.

По дороге домой я остановился и купил мороженого. Эми все время хихикала. Пока я варил кофе, она разложила мороженое по тарелкам. Я набрал ложку мороженого и стал гоняться за ней вокруг кухонного стола. Наконец я поймал ее и сунул мороженое ей в рот, вместо того чтобы запихнуть его ей за шиворот, как я грозился. Скармливая Эми мороженое, я испачкал ей кончик носа и облизал его.

Внезапно она обняла меня за шею и заплакала.

– Детка, – сказал я, – не надо. Я просто играл. Я просто хотел, чтобы тебе было весело.

– Т-ты... большой...

– Знаю, – сказал я, – только не произноси этого вслух. Давай не будем ссориться.

– Р-разве... – Она сильнее обняла меня, посмотрела на меня сквозь слезы и улыбнулась. – Разве ты не понимаешь? Я счастлива! Б-безумно счастлива. Д-до умопомрачения! – И она снова разрыдалась.

Мороженое осталось несъеденным, а кофе – невыпитым. Я подхватил Эми на руки, отнес в отцовский кабинет и сел в старое отцовское кресло. Так мы и сидели в темноте – она у меня на коленях, – пока не настало время ей идти домой. Нам больше ничего не хотелось. Нам казалось, что этого достаточно. И этого было достаточно.

То был замечательный вечер, несмотря на небольшую размолвку.

Она спросила меня, виделся ли я с Честером Конвеем. Я ответил, что нет. Она заявила, что, по ее мнению, Конвей должен был бы зайти и проведать меня после того, что я сделал для него, и что на моем месте она бы ему все высказала.

– Я ничего не сделал, – возразил я. – И давай не будем об этом.

– Послушай, дорогой, мне-то все равно! Забавно: сначала он посчитал, что ты сделал очень много, и даже позвонил тебе из Форт-Уорта! А теперь, вернувшись в город почти неделю назад, он оказался слишком занят, чтобы навестить тебя. Лу, я же не за себя переживаю. Мне-то все равно. А вот...

– Тогда нас двое – тех, кому все равно.

– Ты слишком беспечен – вот в чем твоя проблема. Ты позволяешь окружающим помыкать тобою. Ты всегда...

– Я знаю, – сказал я. – Я все это знаю, Эми. Уже вызубрил наизусть. Проблема в том, что я не хочу слушать тебя – а я, кажется, только этим и занимаюсь. Я слушаю тебя с тех пор, как ты научилась говорить.

Я согласен потерпеть еще немного, если это доставит тебе удовольствие. Но я сомневаюсь, что твои нотации изменят меня.

Она выпрямилась и замерла. Потом снова привалилась ко мне, однако я чувствовал, что она напряжена. Она молчала достаточно долго – можно было бы сосчитать до десяти.

– И все-таки я...

– Да? – осведомился я.

– О, не волнуйся, – сказала она. – Сиди спокойно. И ничего не говори. – И она рассмеялась.

Тот вечер действительно был замечательным.

А с Конвеем и в самом деле вышло забавно.

Сколько мне еще ждать? Вот в чем вопрос. И сколько еще можно ждать? Как долго я буду в безопасности?

Эми не давила на меня. Она была очаровательно робкой и игривой и искренне пыталась держать свой острый язычок в узде, что ей не всегда удавалось. Я считал, что мог бы еще потянуть с женитьбой, но Эми... гм, Эми стала другой. Придраться было не к чему, но меня не отпускало ощущение, что меня обкладывают со всех сторон. И я не мог убедить себя в том, что ошибаюсь.

С каждым днем это ощущение усиливалось.

Конвей не навестил меня и не позвонил. Возможно, это ничего не значило. Во всяком случае, я не понимал, что бы это могло значить. Он занят. Ему всегда было наплевать на всех, кроме себя и Элмера. Он принадлежит к тем, кто отшвыривает тебя, как только ты сделал какую-то любезность, и снова подбирает, когда ему снова от тебя что-то нужно.

Он опять уехал в Форт-Уорт и пока не возвращался. Но в этом тоже не было ничего особенного.

У «Конвей констракшенз» имелся огромный офис в Форт-Уорте. И он часто и подолгу бывал там.

Боб Мейплз? Я не замечал в нем никаких существенных изменений. За многие годы я хорошо изучил его и сейчас не видел ничего такого, из-за чего стоило бы беспокоиться. Он выглядел постаревшим и больным – но ведь он действительно был стар и недавно болел. Разговаривал он со мной мало, а когда разговаривал, то был исключительно вежлив и дружелюбен. Казалось, он просто одержим вежливостью и дружелюбием. Кроме того, он никогда не отличался словоохотливостью. Бывали периоды, когда слова из него клещами не вытянешь.