Роберт Ричардсон - Призраки зла

— Точно не знаю, всего несколько месяцев.

— А как «Кроникл» удалось к ней подобраться?

— Редактор встретил ее на обеде. Она сказала, что ей нравится наша газета, и он уговорил ее дать интервью.

— А почему мне?

— Помнишь тот материал, который ты для нас сделал о Ричарде Томлинсоне? Драматурге? Он — давний друг Дженни Хилтон, и то, что у тебя получилось, произвело на нее благоприятное впечатление. — Фрейзер цинично скривился. — Сказала, что ты добрый.

Малтрэверс небрежно спросил:

— Она сказала, что будет разговаривать только со мной?

— Вовсе нет, — твердо возразил Малтрэверс. — Не пытайся использовать эту уловку, чтобы увеличить свой гонорар. Она вполне готова разговаривать с кем-нибудь другим, если ты…

— Уверен, мы что-нибудь придумаем, — перебил его Малтрэверс. — За выпивкой. Если ты предложишь мне хорошую цену, я даже за нее заплачу. Куда пойдем?

— К «Волонтирам», — ответил Фрейзер, отрываясь от своего дисплея. — По дороге я должен представить тебя дейм Мери.

— Кто такая дейм Мери? — спросил Малтрэверс.

— Увидишь. Это забавно.

Они вышли из редакции и направились по Сити Роуд к кладбищенским воротам. Тропа с указателями проходила между березами, кленами и буками. Прямо напротив ворот Фрейзер повернул направо к надгробию кубической формы с надписью, гласящей, что под ним покоится дейм Мери Пейдж, вдова сэра Грегори Пейджа, чье имя было выгравировано на противоположной стороне.

— Посмотри, — сказал Фрейзер. — Вот одна из прелестей неизвестного нам Лондона.

Малтрэверс приблизился к другой стенке памятника и прочитал легенду в немом изумлении.

«За 67 месяцев у нее 66 раз откачивали жидкость. Таким образом, она сбросила 240 галлонов воды, причем никогда не жаловалась на свою болезнь и не боялась операции.

Мученица водянки дейм Мери провела последние пять лет жизни, как бы утопая изнутри, и переносила муки с христианской стойкостью и английской невозмутимостью.»

— Правда, здорово, — заметил Фрейзер.

— Нечто классическое, согласился Малтрэверс. — А ты никогда не задавал себе вопроса, где хоронили обыкновенных людей? Даю гарантию, что каждый, кто лежит на этом кладбище, был либо прекрасной супругой и матерью, либо честным и преданным мужем, либо ребенком, лишь на время ниспосланным ангелами в этот грешный мир.

— Смерть прощает все долги.

— Может быть. Но мне хотелось бы найти памятник с надгробной надписью вроде «Она постоянно причиняла беспокойство семье, пила, как сапожник, колотила слуг, превратила жизнь мужа в ад, семья благодарит Господа за то, что он наконец прибрал ее».

— Вот чего ты хочешь?

— Меня кремируют, но если бы должны были похоронить, я распорядился бы написать на надгробии что-то вроде, — Малтрэверс на момент замолчал. — «Он был не хуже других, и по крайней мере некоторые его любили.»

— Звучит очень философски. Пойдем за это выпьем.

Зажатые между современными домами «Волонтиры» сохраняли викторианское великолепие. Центральная стойка из полированного красного дерева, деревянные простенки с цветными витражами, огромные зеркала в резных рамах с золотыми монограммами старинных пивоварен, потемневшими от времени. Обои цвета темного вина с виноградными гроздьями поднимались на двадцать футов к потолку, украшенному массивной лепниной, но уже без тяжелой люстры с множеством свечей посередине. Паб был полон, стоял гул разговоров «детей Сити», молодых бизнесменов, которые могли за день заработать столько, сколько другим посетителям не снилось и за всю жизнь. Пока Фрейзер сидел за стойкой, ожидая, когда его обслужат, Малтрэверс пересек зал, протиснувшись мимо мужчины, который по радиотелефону уверял жену, что кое-что подвернулось и он вынужден задержаться, и, может быть, даже придется Заночевать в городе. Разговаривая, он не переставал улыбаться своей молодой спутнице. Малтрэверс заметил ее стройное тело и чувственные губы и милостиво заключил, что она, наверное, доводится говорящему племянницей. Фрейзер вынырнул из сутолоки с кружками пива в обеих руках, и они нашли себе место, которое сходило здесь за тихий уголок.

— Давай считать, что ты давал двести пятьдесят, а я запросил пятьсот, и мы сошлись на трехстах пятидесяти, — дружелюбно предложил Малтрэверс. — Твое здоровье.

Фрейзер фыркнул.

— Повыкручивай мне руки — и будет четыре сотни. Материал идет на первую страницу субботнего номера, так что нам нужно две тысячи слов. Мы украсим его ее новым фото и, может быть, сделаем монтаж из снимков шестидесятых годов.

— Благослови тебя бог. У тебя счастливое лицо, тело несчастливое, а лицо счастливое, — зачастил Малтрэверс словами всех лондонских гадалок. — Ты хочешь, чтобы я направил интервью в какое-нибудь определенное русло?

— Нет, просто глубокий материал, чем глубже, тем лучше. Хотя, думаю, ты наткнешься на многие тупиковые области… Кстати, ты должен будешь представить ей материал для ознакомления прежде, чем мы его напечатаем.

— Ты шутишь! От меня такого требовали только в бытность мою репортером в еженедельной газете. Какой шут такое придумал?

— Это было единственное средство заставить ее согласиться. Но не волнуйся, — продолжал Фрейзер. — Она может исправлять только фактические ошибки. Как ты это подашь, решать тебе.

— Я сам проверяю факты, прежде чем сдать материал.

— Так же, как для своих рукописей? — невинно осведомился Фрейзер. — Герой твоего первого романа разъезжает на «бентли» с объемом двигателя три и семь десятых литра. Такой модели нет.

Малтрэверс достал блокнот и стал перелистывать страницы.

— Ладно, Гус, — примирительно сказал Фрейзер, — каждый может сделать ошибку при записи слов. Она ничего не сможет изменить, если не докажет, что ты не прав. Разумеется, если не можешь на это пойти, мы всегда…

— Как-нибудь переживу, — заключил Малтрэверс. — Только не меняй ничего без моего ведома.

— Нет проблем, — согласился Фрейзер. — Так когда ты к ней собираешься? Она пробудет в городе еще две недели, а потом на несколько дней уедет.

— Когда я должен сдать материал?

— Как можно скорее.

— Что ж, я могу начать прямо сейчас, — резюмировал Малтрэверс. — Мне нужен только ее адрес.

— Уэйн Стрит, дом 12. Знаешь, где это?

— Да, я знаю этот район. Это Ройал Боро в Кенсингтоне и Челси, тонкая полоска Лондона между Гайд парком и Темзой. Очень престижное место. А телефон?

— Есть в редакции. Библиотека выдала что-нибудь полезное?

— Да, есть один интересный момент. За месяц до того, как исчезнуть, Дженни Хилтон выступала в качестве свидетельницы по делу о смерти какого-то типа по имени Барри Кершоу. Он был связан с поп-музыкой, менеджер или администратор, или что-то в этом роде. Бросился с верхнего этажа. Самоубийство. Припоминаешь?