Роберт Маккаммон - Всадник авангарда

И все равно юноша был ошарашен, и потому совершенно врасплох застал его тихий женский голос:

— Натан?

Он обернулся к Штучке — она стояла совсем рядом.

— У меня только минута, — сказала она со спокойствием скрываемого присутствия духа. — Они меня будут искать. Я хочу, чтобы ты знал: когда я увидела тебя сегодня в воде, то… поняла, что должна тебе помочь. Почему — не знаю. Должна — и все. Не знаю, кто ты и почему ты здесь, но… хочу тебе сказать спасибо за то, что думаешь, будто можешь меня выручить.

— Я могу. Если ты мне позволишь.

Темные глаза смотрели на него, красивое лицо — лицо создания иного мира — принадлежало сейчас ему.

Он это чувствовал. Она отдавала ему до капли все свое внимание, она принадлежала ему вся. Через несколько секунд это переменится, когда послышится стук сапог в коридоре, переменится, но сейчас…

— Может быть, и можешь, — сказала она, и тут раздался топот сапог.

Мэтью не хватило бы духу схватиться сегодня с этими мерзавцами. Он отвернулся от Штучки, она опустила голову и пошла навстречу хозяевам, а Мэтью взбежал по лестнице через ступеньку. Сердце ныло, нос пылал. Достав из кармана ключ, Мэтью вставил его в замочную скважину и хотел повернуть, но дверь приоткрылась, и Мэтью понял, что у него гость.

Он медленно открыл дверь. Закатное солнце играло на тройном подсвечнике, стоящем на комоде.

— Закройте дверь, Мэтью, и заприте ее, — велел профессор Фелл из белого кресла с высокой спинкой.

Мэтью стоял неподвижно — от неожиданности.

— Сделайте, как я сказал. Это будет разумно.

Невозможно было не согласиться.

Мэтью закрыл дверь и запер ее. Потом встал спиной к ней, плотно прижавшись, а фигура в маске телесного цвета и таких же перчатках сидела, удобно вытянув ноги и положив их друг на друга. Сегодня профессор был одет в темно-синий строгий костюм, белую рубашку с каскадом оборок спереди и темно-синюю треуголку с черной лентой.

Молчание затянулось. Профессор Фелл рассматривал потолок. Трещинки изучает, подумал Мэтью.

Лишенное черт лицо профессора обратилось к нью-йоркскому решателю проблем.

— Сегодня вы попали в беду.

Это была констатация факта. Сухая, как рыбьи кости в собрании скелетов этажом ниже.

— Мелочь, — отмахнулся Мэтью.

— Гм. С балкона библиотеки исчезла статуя морского конька. Пропали также шнуры портьер. И на пьедестале статуи стояла бутылка. Что вы мне можете об этом рассказать?

— Ничего. — Мэтью пожал плечами. Сердце билось как яростный барабан. — Особенного.

— Прикрываете своих врагов? Зачем?

— Я свои дела устраиваю сам.

— Это восхитительно. Глупо, быть может, но… восхитительно. Сядьте, прошу вас, у меня шея из-за вас болит.

Мэтью сел в кресло за письменным столом, как накануне вечером. Повернулся, желая видеть императора преступного мира целиком. К нему пришел вопрос, и Мэтью вскинул его в воздух, как огненный клинок:

— Можно ли вас спросить… почему вы никогда не открываете лица?

Там, под покрывалом, рот слегка засмеялся, или показалось?

— Я так красив, — ответил профессор, — что мог бы остановить само время, чтобы ангелы обожали меня подольше. Или же я так уродлив, что мог бы остановить сердце любой твари, чей взор упал бы на меня. Или — что наиболее правдоподобно — я просто человек, которому нравится жить без лица.

— Понимаю, — сказал Мэтью.

— Вы хотите знать еще что-нибудь?

— Очень многое. Но не думаю, что вы мне скажете.

— Вы говорите с уверенностью, хотя вам куда более свойственно сомнение.

— Я готов к тому, — сказал Мэтью, глядя на свечи, распространявшие равное количество света и теней, — чтобы вы меня просветили.

Голова под покрывалом едва заметно кивнула. Пальцы в перчатках переплелись.

— Во-первых: что вы узнали?

— Немногое. — Но ему показалось, что профессор Фелл ценит его мнение, и он поправился: — Кое-что. Об Адаме Уилсоне и Эдгаре Смайте.

— Говорите, — попросил профессор.

— Конечно, это всего лишь мое мнение.

— Да. Именно за него вам и платят. Говорите.

— Что в первом есть капля жестокости, а последний не склонен к чистоплотности. — Мэтью замолчал, тоже переплетя пальцы, раздумывая, что говорить дальше. И решил, что поделится с профессором своим подозрением, чуть-чуть отдающим тем, что профессор жаждет найти. — Я думаю, что между ними имеется некая… ассоциация, не связанная с деловыми интересами. Мне кажется, они еще в Лондоне обнаружили, что в некотором смысле — родственные души.

— И на каком основании вы делаете такой вывод?

— На основании собственных инстинктов. На ощущении, что они подобны в некоем отношении, создавшем между ними связь. Я не знаю всех подробностей этой связи, но проявляется она в том, что Уилсон в разговоре о Смайте называет его по имени. И еще — на основании того факта, что они, мне кажется, ищут общества друг друга. Блюдут совместные интересы, или же у них есть общая тайна. — Лошади у Мэтью понеслись, и он решил отпустить поводья. — Я думаю, они нарушили ваш указ о недопустимости ассоциаций между членами вашего… — как же назвать? А, вот точное слово: —…парламента.

Профессор Фелл не шевельнулся, храня молчание. Какое-то время казалось, что он и есть тот, кем притворяется — автомат, ждущий заводного ключа. Потом он неуловимо-плавным движением сел прямее — Мэтью это напомнило скольжение змеи.

— Я ввел это правило, — ответил профессор, — ради безопасности. Если член моего, как вы цветисто выразились, «парламента» будет… как бы это сказать… выведен из дела слишком усердной марионеткой Закона, я бы не хотел, чтобы последствия затронули другие мои дела. Мои партнеры знают свое место и свое дело и знают, что от них требуется. Больше им ничего знать не положено. Процессом же в целом, самим…

Он замолчал, подыскивая слово.

— Осьминогом? — подсказал Мэтью.

— Да, спасибо. Этим занимаюсь лично я.

Голова в треуголке кивнула, шевельнулась странная ткань телесного цвета.

— У меня нет твердых доказательств, что Смайт и Уилсон встречаются в нарушение вашего декрета, — сказал Мэтью. — Только…

— Догадка? — спросил Фелл.

— Да, только догадка.

— Но ничего интересного в комнате Смайта вы сегодня не нашли?

— Ничего. — Он нахмурился. — Но опять же, я не знаю точно, чего я ищу.

— Я думаю, у вас может возникнуть мысль. И… полагаю, вы узнаете, когда найдете.

— Если найду, — поправил Мэтью. — Что может оказаться невыполнимым, учитывая недостаток времени.

— Времени столько, сколько есть. В его недостатке можете быть виновны и вы сами — ваше упрямство, с которым вы отказывались выполнять мой приказ должным образом.

Мэтью задрал голову, уставившись в безликую пустоту. Собрал все свое мужество и сказал: