Росс Томас - Хочешь жить - не рыпайся

Глория Пиплз опустила глаза.

— Я не знаю, о чем вы говорите. Мне не нравятся ваши намеки.

— Он бросил вас ради нее, так?

— Я не хочу об этом говорить.

— Почему вы устроили скандал на похоронах? Причина в том, что Конни Майзель не подпускает вас к нему?

Вот тут Везунчик подошел к своей хозяйке. Она наклонилась, подняла его. Посадила на колени. Он положил передние, лишенные когтей лапы ей на грудь. И довольно замурлыкал.

— Я не хотела поднимать шума, — обращалась она, похоже, к коту. — Не хотела устраивать скандал. Я подумала, что теперь, после смерти Каролин, я ему нужна. Он всегда приходил ко мне в час беды. Я успокаивала его. Бывало, он приходил сюда в семь или восемь вечера, если ему удавалось вырваться так рано. Я готовила ему обед, а потом мы пропускали по рюмочке, а иногда и нет. Он садился в кресло. Мы смотрели телевизор или он рассказывал, как прошел день. Иногда мы ели воздушную кукурузу. Он один мог съесть большой пакет. Очень любил воздушную кукурузу. Он говорил о своих проблемах. Ему это нравилось. Мы никуда не ходили. Он никогда не появлялся со мной на людях. Мы просто сидели, разговаривали, смотрели телевизор. Это продолжалось пять с половиной лет, прямо таки семейная идиллия.

— И как все кончилось?

Она пожала плечами.

— Как обычно. Раз, и все. Как только он встретил ее. Я это знаю.

— Конни Майзель?

Она кивнула.

— Да. Он просто позвонил мне и сказал, что Кьюку нужен секретарь и я перехожу к нему. Я, спросила, почему, а он ответил: так надо. Я сказала, что это несправедливо, и получила ответ, что я могу уволиться, если полагаю, что со мной обходятся несправедливо. Я не уволилась. Работала у Кьюка, пока он не подал в отставку.

— А где вы работаете теперь?

— В министерстве сельского хозяйства. Когда работаю. Они меня уволят, если я не начну появляться на работе.

— А его жена?

— Луиза? Она-то тут причем?

— Она знала о ваших отношениях?

Вновь Глория пожала плечами.

— Теперь, я полагаю, знает. Она была на похоронах. Она видела, какую я сваляла дурочку. Но тогда она ничего не знала. Полагаю, даже не подозревала о нашей связи. Он же со мной нигде не бывал. Только в постели. Меня он использовал для одного: прийти, покувыркаться под одеялом и поесть воздушной кукурузы. Потом он ехал домой. Знаете, как он меня называл?

— Как?

— Мое маленькое прибежище. Любовниц обычно так не называют, не так ли?

— Не знаю. Может, он был другого мнения.

Глория отхлебнула виски.

— Нет, ласковые имена не для него, как и другие проявления любви. Может, с этой сучкой Майзель он менялся, но не со мной. Я думаю, за пять с половиной лет он раза два сказал мне «дорогая». И все. Только тискал меня. Впрочем, мне ничего более и не требовалось.

Не грусти, девочка, подумал я, другим также ничего другого не требуются, даже если они этого и не знают. Ты-то, по крайней мере, знала.

— А каким он стал после встречи с Конни Майзель?

— Что значит, каким?

— Изменился ли он? Стал по-другому говорить? Начал пить?

Глория покачала головой.

— Стал более спокойным. Собственно, видела я его только на работе. Он начал иначе одеваться. Раньше предпочитал консервативные костюмы, а тут купил себе новый гардероб. Яркие галстуки, широкие лацканы пиджаков. Вы понимаете.

— Что еще?

— От встречи с ней до его отставки, вызванной публикацией Сайза, прошел всего месяц. С самого начала он всюду появлялся с ней. Не прятал ее от чужих взглядов, как меня. Бывал с ней повсюду: в ресторане Пола Янга, в «Монокле», у «Камилла». Иногда он просил меня заказать им столик. Словно старался выставить ее напоказ, чтобы ему все завидовали.

— Вы видели его в компании полковника Баггера или человека по фамилии Каттер?

— Каттер и Баггер, — повторила она. — Они-то и навлекли на него неприятности. Я видела их один раз. В субботу. Меня попросили взять его билет в «Юнайтед», а потом обменять чек на наличные в винном магазине на Пенсильвания-авеню. Поэтому мне пришлось работать в ту субботу.

— На какую сумму был чек?

Еще глоток виски, и ее бокал практически опустел.

— Не помню. Долларов на сто. На такси и чаевые.

— Как вы заплатили за авиабилет?

— По кредитной карточке. На работе у нас специальные бланки. Он их подписывает, я несу в авиакомпанию, и деньги автоматически снимаются с его счета.

— Значит, он не забыл билет дома?

— Я сама дала ему билет. С чего вы об этом спрашиваете?

— Не знаю. Глупый какой-то вопрос.

— Вы собираетесь написать о… о нем и обо мне?

— Думаю, что нет.

— Честно говоря, мне все равно, напишите вы или нет.

— Вы все еще любите его, не так ли?

Она не ответила. Допила виски.

— Вы ничего не записываете. Только сидите и слушаете. Вы — хороший слушатель.

— Стараюсь.

— Поверьте мне, я в этом дока. Я тоже хороший слушатель. Бывало, только и делала, что слушала его. Вот что я вам скажу.

— Что?

— Этот дурачок думал, что сможет стать президентом. Говорил мне об этом, — она помолчала. — Да нет, разговаривал он не со мной. Его основным слушателем был он сам.

— И когда он говорил об этом?

— О, давным давно. Когда мы… когда у нас все только началось.

— Когда его в первый раз избрали сенатором?

— Сразу после этого. Он все рассчитал. Намеревался использовать деньги жены. У нее миллионы, а у него приятная внешность, принадлежность к демократической партии и достаточно большой штат на Среднем Западе. Он действительно полагал, что к пятидесяти шести годам это сочетание забросит его в Белый дом. И знаете, о чем я его тогда спросила?

— О чем?

— Я спросила, а что будет со мной, когда он станет президентом? — Глория рассеялась, но очень уж невесело. — Мы что-нибудь придумаем, сказал он. А потом я частенько сидела, представляя себе, как темной ночью меня, закутанную в норковое манто, большой черный лимузин везет в Белый дом… — она замолчала, рот ее приоткрылся, затем уголки его опустились, отчего Глория стала похожа на Трагедию, как изображали ее древние греки. Плечи задрожали, она уронила стакан и из груди вырвалось рыдание. Слезы потекли по щекам и в открытый рот. Она столкнула кота на пол. И разрыдалась в полную силу.

Я решил, что слезы не помеха моему следующему вопросу.

— Что сказала вам Конни Майзель на похоронах?

Глория сдержала рыдания.

— Она… она сказала мне… сказала, что засадит меня в тюрьму, в камеру к лесбиянкам, если я не отстану от него. Она… она напугала меня. Она… она плохая!

— О, Господи, — я подошел к Глории, помог ей встать. Обнял, погладил по волосам. Она дрожала всем телом, но рыдания прекратились. Теперь она лишь всхлипывала. — Я никоенвижуего, — всхлипывания слили фразу в одно малопонятное слово.

— Что?

— Я… я никогда не увижу его!