Росс Томас - Хочешь жить - не рыпайся

— Ты вернешься к ленчу? — Сара встала, взяла со стола кофейные чашечки.

Поднялся и я.

— Нет. Скорее всего, перекушу где-нибудь в центре. А что наметила на сегодня ты?

Сара повернулась ко мне, на ее губах заиграла загадочная улыбка.

— О, мой день расписан по минутам и заполнен восхитительными событиями, которые обогатят меня как духовно, так и физически. К примеру, мой сын и я должны побывать в одном из магазинов соседнего дружеского гетто, где нас обсчитают примерно на пять процентов при покупке деликатесов, которые ты приготовишь сегодня на ужин.

— А что мы будем есть на ужин? — полюбопытствовал я.

— Телячьи отбивные.

— Это хорошо.

А собеседниками у меня будут двухлетний мальчик, разговаривающий на незнакомом мне языке, да миссис Хэтчер, живущая в соседнем доме, которая обычно желает узнать, а не одолжу ли я ей чашку джина. Но гвоздем этого дня станет замена туалетного ящика Глупыша, дабы он мог какать и писать со всеми удобствами. Потом же я намереваюсь найти кавалера, который внесет свежую струю в мою жизнь, к примеру, предложит прокатиться до Балтимора в ближайшее воскресенье. Я кивнул.

— Интересно, что она припасла.

— Кто?

— Дочь Эймса.

— А-а-а.

Ростом я повыше шести футов, но мне не приходится сильно нагибаться, чтобы поцеловать Сару, поскольку она ниже меня лишь на три-три с половиной дюйма. И лицо у нее запоминающееся, с выступающими скулами и чуть запавшими щеками. Да еще широко посаженные зеленые глаза и длинные, до пояса, иссиня-черные волосы. Индейские волосы, обычно называет их она, добавляя что она на четверть чоктау, хотя на самом деле в ней одна тридцать вторая индейской крови.

— М-м-м, — я крепко прижал ее к себе. — От тебя вкусно пахнет.

— Ты не слушал, что я тебе говорила, так?

— Наоборот, слушал очень внимательно. Ты собираешься найти кавалера, который заменит туалетный ящик Глупыша.

Дочь сенатора опаздывала, опаздывала уже на двадцать четыре минуты, отчего во мне проснулась учительская струнка, и я начал думать о безответственности молодого поколения. Но мне не оставалось ничего другого, как ждать да формулировать шпильки, которые никогда не слетели бы с моего языка. Во всяком случае, в ее присутствии.

Она нарисовалась в три часа двадцать пять минут пополудни, в полуквартале от кафе, на восточной стороне Коннектикут-авеню. Глядя прямо перед собой, расправив грудь, она торопливо перебирала ножками, всем своим видом показывая, что ужасно спешит.

Когда нас разделяло чуть меньше пятидесяти футов, я уже мог сказать, что полученное мной описание практически полностью соответствовало оригиналу. Высокого роста, пять футов девять дюймов, светлые волосы, темно-бежевый брючный костюм, пояс с большой пряжкой. Сумочка из бежевой кожи на левом плече, зеленый «дипломат» в правой.

Она лишь забыла упомянуть о том, что она красавица. Как и о том, что майское солнце превращает ее волосы в золотую корону. Она сказала, что будет в больших круглых очках, но почему-то не надела их. Короче, удостоверившись, что эта она, я забыл про шпильки и начал гадать, какого цвета у нее глаза, карие, синие, а может и зеленые.

Я этого так и не выяснил. Расстояние между нами сократилось еще на десять футов, когда раздался резкий хлопок, более глухой, чем пистолетный выстрел, и зеленый «дипломат» исчез. Только что он был, и вдруг пропал. Волосы из золотых стали огненными, да и всю ее охватили языки пламени.

Она дернулась, вскрикнула, один раз, хотя крик этот я слышу до сих пор. Бросилась к мостовой, словно надеялась, что поток транспорта охладит ее. Но через пару шагов рухнула на тротуар, где и умерла, превратившись в большой обугленный, но еще дымящийся пень.

Послышались громкие крики, вопли, ахи, продолжавшиеся до тех пор, пока какой-то сообразительный седовласый мужчина не сдернул с плеч пиджак и не начал сбивать им язычки пламени, которые и так начали гаснуть. Мужчина махал и махал пиджаком, когда пламя уже исчезло.

Движения мужчины замедлились, наконец, он застыл, из его глаз потекли слезы. Он посмотрел на пиджак, затем присел, и прикрыл им голову и плечи девушки. Поднялся, наклонился вновь, чтобы достать из внутреннего кармана бумажник. Постоял, с катящимися по щекам слезами, глядя на девушку. Затем огляделся и задал риторический вопрос: «Куда же мы катимся, черт побери»? Ответить ему никто не смог, а потому он повернулся и, проложив путь сквозь собравшуюся толпу, побрел прочь.

Я медленно поднялся из-за столика уличного кафе.

Вытащил из кармана брюк долларовую купюру и подложил ее под стакан чая со льдом. Заметил, что руки у меня дрожат, и сунул их в карманы пиджака. Обогнул толпу, окружившую мертвую девушку. Не знаю почему, но до стоянки я не добежал, а дошел прогулочным шагом.

— Какая у вас машина? — служитель вставил корешок моей квитанции в таймер.

— Коричневый «пинто».

— Один доллар. Что там случилось? — он указал на толпу.

— Не знаю.

Мне с трудом удалось вырулить на Коннектикут-авеню.

Водители притормаживали, поравнявшись с толпой, и образовалась солидная пробка. Послышался вой полицейской сирены, нараставший с каждой секундой.

Ожидая, пока между машинами появится зазор, я думал о том, что же лежало в «дипломате» на месте магнитофонных лент и пятидесятистраничных показаний Каролин Эймс, дочери сенатора, которые она то ли напечатала, то ли написала от руки. Скорее всего, напалм, только он мог гореть столь ярким пламенем.

Наконец, мне удалось влиться в транспортный поток и в моей голове возник другой вопрос: что заставило опоздать ее на двадцать пять минут? Чей-то случайный, не имеющий никакого отношения к нашей встрече телефонный звонок, остановившиеся часы или запоздавший автобус?

И лишь проехав четыре мили, неподалеку от площади Чеви Чейза, я осознал, что бы произошло, не опоздай дочь сенатора. Мысль эта заставила меня остановить «пинто», перегнуться через сидение, открыть правую переднюю дверцу и заблевать чью-то ухоженную лужайку.

Даже тот, кто живет в Вашингтоне очень давно, может не знать, что менее чем в двух милях от Белого дома, аккурат за отелем «Шорхэм», находится настоящий лес, сквозь который проложена узкая полоска асфальта, называемая Норманстоун-Драйв.

На Норманстоун-Драйв и жил Френк Сайз, в просторном трехэтажном доме с оригинальной крышей. И выглядел дом так, словно архитектор никак не мог решил, какому стилю отдать предпочтение, романскому или английскому эпохи Тюдоров.

Дом притулился на крутом склоне заросшего лесом холма и население его, помимо самого Сайза, состояло из его жены, пятерых детей и трех слуг, один из которых, стройный молодой человек с маленьким тонкогубым ртом и суровыми глазами, ввел меня в кабинет Сайза после того, как спустился вниз, к большим железным воротам, чтобы отпереть их и пропустить мою машину. Поместье окружал циклопический девятифутовый забор с натянутыми поверх него тремя рядами колючей проволоки, и лишь эти ворота связывали его с остальным миром. Забор же появился после того, как несколько лет тому назад какой-то человек попытался похитить младшую дочь Френка Сайза.