Виталий Вавикин - 47 отголосков тьмы (сборник)

Митя смотрел на остывающее тело своего друга Романа Краснопольского и думал о бренности бытия. Вот был человек – и нет человека. Только что ходил, дышал, чувствовал что-то, радовался стакану «Агдама» и бычку «Примы» в придачу. А теперь где ты, Рома, какими неведомыми дорогами бродит твоя душа? И вообще – бродит ли? Может, нет никакой души и закончилось все для тебя раз и навсегда сегодня, этой волшебной июльской ночью после неудачного удара веслом почему-то рассвирепевшего вдруг бомжа Мити, твоего единственного настоящего друга? Пожил как-то, потешил себя в этой жизни чем бог послал и в вечный покой отправился. Зачем жил, почему вдруг умер – нет ответов на эти вопросы и никогда не будет. Но как же можно так жить, мужики, всегда находясь в тумане?

Сидит белая кошка с красными глазами на лужайке, на безопасном расстоянии от глубоко задумавшегося Мити, ни за что порешившего своего друга Рому, отряхивает свою пушистую богатую шерстку от капель речной воды и ухмыляется открыто. Она-то знает.

Вдруг все остановилось. Никакого движения вокруг. Я смотрю на ворону, взлетевшую над забором, и не понимаю ничего. Чертова птица раскорячилась в нелепом полупоклоне в полуметре над гнилым штакетником и явно не собирается ни падать, ни лететь дальше. Соседская «Хонда», вывернувшая из-за поворота на Первомайскую, застыла, как памятник японскому автопрому. Причудливые клубы сизой пыли из-под колес висят в воздухе, как импрессионистские миражи. Листья московской грушевки, только что тихо шелестевшие на ветру, обмерли, как по мановению волшебной палочки. Да и сам бедолага-ветер остановил вдруг свой вечный бег в никуда – ни малейшего дуновения. В голове возникла и укрепилась странная мысль – не исчезло ли вообще всякое движение в этом мире?

Я прислушиваюсь к себе. Вне всякого сомнения – я есть, я ощущаю себя, я могу думать. Но все же как-то все не так. В голове по-прежнему бродят мысли, но, во-первых, их совсем немного, во-вторых, какие-то они чересчур отчетливые. Я вижу свои собственные мысли как будто со стороны, могу рассмотреть их форму, цвет, запах. Они плывут куда-то мимо, сквозь меня, повинуясь своим внутренним импульсам, а я, как сторонний наблюдатель, лишь любуюсь их величественным ходом, никак не воздействуя на него. Вот надвигается и целиком поглощает меня некая бледно-зеленая лоскутная клякса, я вглядываюсь сквозь нее и постепенно начинаю различать в призрачном, дрожащем тумане отдельные детали. Картина все более проясняется, становится четкой и разборчивой, появляется звук.

– Ты приходил тогда?

– Да, я приходил, но стоял в парке, за деревьями.

– Но почему же ты не вышел ко мне?

– Струсил, наверное.

– Но почему, я не понимаю. Ведь тогда бы все у нас сложилось по-другому. Почему ты не вышел?

– Я стоял, смотрел на тебя сквозь листву, ты оглядывалась, искала меня взглядом, я видел, что ты очень рассчитываешь на меня, ты уже все решила, знаешь наше будущее на много лет вперед. Я подумал, но как же так? Разве так уж все ясно? Я смотрел на тебя и вдруг понял, что я тебе не нужен. Вернее, я тебе, конечно, нужен был, но тот я, который внутри, тебе безразличен.

– Не знаю, может, ты и прав. У меня ведь так ничего толком и не сложилось. Вышла за одного, дочь родилась, квартиру получили, потом он ушел, уехал куда-то. А мне как-то все равно было. Наверное, не могу я любить по-настоящему. Не дано, что поделаешь.

– Прости меня.

– За что? Ты ни в чем не виноват, я это всегда знала. Первое время только не понимала, потом разобралась. Ты прав, верить нужно себе, слушать себя.

Что это было? Что за странная сцена из плохой мелодрамы? О господи, это же я, студенческие годы, это Настя… Я ушел тогда из ее жизни не попрощавшись, такой вот я крутой был и решительный. Взял и решил за нас обоих после многих лет знакомства, одноклассники ведь были.

Опять начал густеть молочно-зеленый туман, картина быстро стушевалась и растворилась в окружающей зелени. Лохматое зеленое облако отпустило меня и неторопливо плывет куда-то дальше, а я смотрю внутрь себя, и новые мыслеоблачка уже наплывают, подгоняемые свежим мыслеветерком. Они имеют разную окраску, эти мыслеоблачка-кляксы, цвет нежный и неяркий, преобладают зеленые и голубые тона. Какое-то непередаваемо прекрасное мысленебо раскрывает передо мной свои горизонты, и я с восторгом вглядываюсь в эти безбрежные манящие дали, я свободно парю в этой небесной беспредельности среди разноцветных облаков. Одни облака плывут мимо, и я никак не могу рассмотреть, что находится внутри них, за стеной густого тумана. Но вот неожиданно приблизилось и охватило меня со всех сторон еще одно облако, на этот раз сине-фиолетового, не слишком радостного цвета. Плывут мимо меня лохмотья фиолетового тумана, уносятся прочь, и я нахожусь уже в комнате – это родительский дом, дом моего детства. На кровати лежит отец с закрытыми глазами, высохший и желтый, как мумия.

– Папа, мне нужно уехать. С тобой побудет Петя.

Отец не отвечает, но по легкому движению век я понимаю, что он слышит меня.

– Это по работе, приезжают заказчики, без меня там не обойтись.

Отец продолжает лежать безмолвный, но он, без сомнения, слышит мои слова. У него последняя стадия цирроза, он накачан наркотиками, чтобы снять постоянную боль, скорая приезжает каждые три-четыре часа и делает новый укол.

– Я всего на пару дней, потом опять приеду и буду с тобой.

Отец открывает глаза.

– Не беспокойся за меня, езжай. Ты все делал правильно, ты был со мной весь отпуск, а теперь тебе нужно жить дальше. Езжай, сынок.

– Папа, но мы же больше не увидимся. Я приеду через два дня, а тебя уже не будет. Зачем ты меня отпускаешь? Я ведь не мог себе простить, что бросил тебя тогда. Наркотики начинают колоть, когда уже все, спасения нет. Я понимал, знал, что нельзя уезжать, что бросаю тебя, но все равно уехал. Почему, почему я это сделал? Ведь не было никаких заказчиков по этой чертовой работе, я просто бежал от тебя. Потом Петя рассказывал, что, когда ты уже умирал, находясь без сознания, все время повторял мое имя, а меня не было рядом. Нет мне прощения.

– Не нужно, сынок, корить себя. Ты всегда был нашей с мамой гордостью, нашей опорой. Ни в чем ты не виноват – наоборот, это я должен попросить у тебя прощения.

– За что, папа, я всегда любил и уважал тебя, ты был лучшим отцом в мире.

– Сынок, я не твой отец. У тебя родной отец другой человек, но он об этом даже не знает.

– Как? Разве такое возможно? У нас всегда была такая дружная семья, я бы никогда не подумал…

– Мы с мамой решили никому об этом не говорить. Об этом никто и не знал, так случилось, что мама была уже на третьем месяце, когда мы справили свадьбу. Я ее любил, и ты стал навсегда моим сыном.