Дэн Симмонс - Мерзость

Мы не стали углубляться в лабиринт кальгаспор, куда направились немцы после очередной резни, а выбрали более трудный маршрут на север, почти к самой ледяной стене, а затем сделали круг вдоль подножия Чангзе и приблизились к третьему лагерю со стороны догорающих палаток. Догадка Дикона оказалась верной: последний, укрытый снегом склад приблизительно в 100 футах к востоку от лагеря немцы не заметили. Мы с ним заползли под брезент и включили головные лампы, чтобы провести инвентаризацию, а Жан-Клод остался на страже снаружи.

Нам повезло: шесть еще не использованных рюкзаков и гора брезентовых вещмешков. Кислородных аппаратов здесь не оказалось, но был примус, две печки «Унна» и двенадцать брикетов твердого топлива. Мы погрузили примус и принадлежности к нему в пустой рюкзак, хотя уже на собственном опыте убедились, что на такой высоте примусы ненадежны. Тем не менее стоило таскать с собой дополнительную тяжесть ради еще одного шанса растопить снег и приготовить горячие напитки.

В тот момент я по-прежнему не видел ни одной причины подниматься на Северное седло — и массу причин отправляться на север и восток к Лакра Ла, в то место, куда в 21-м году Дикон в конце концов привел Мэллори и показал ледник Восточный Ронгбук как очевидный подход к Северному седлу. Если мы сможем избежать столкновения с этими немецкими убийцами и доберемся до Лакра Ла, то оттуда повернем на восток вдоль ледника Катра (экспедиция 1921 года составила его подробную карту), затем вверх к перевалу Карпо Ла на высоте почти 20 000 футов и вниз в северный Тибет, затем снова повернем на восток, чтобы обойти ненадежный ледник Кангшунг, который поднимается к основанию почти отвесного (с южной стороны) Северо-Восточного гребня. Судя по всему, Карпо Ла был опасным и ненадежным перевалом, с внезапными метелями, жуткими ветрами и сильными летними снегопадами — именно поэтому британские экспедиции не пытались сэкономить время и попасть на север Тибета и к Эвересту этой дорогой, — но теперь он казался мне самым подходящим (и быстрым) путем к отступлению.

А мне отчаянно хотелось найти выход. Я не сомневался, что если бы мне удалось придумать что-то стоящее, то я смог бы убедить Реджи и Дикона, несмотря на все «факты», которые были известны им и которыми они с нами еще не поделились. Главным оставался тот факт, что вооруженные люди, убившие всех наших шерпов, теперь охотятся за нами.

Другая возможность — менее трудный, но требующий долгого перехода через Тибет маршрут — заключалась в том, чтобы подождать до утра и подняться на плечо ледника Восточный Ронгбук, пока не откроется путь к Лакра Ла, пройти перевал, затем несколько миль траверсом по гигантской стене Гималаев, затем через исхоженный перевал Серпо Ла и вниз в зеленую долину реки Тисти, а из нее спуститься к Гантоку и оттуда прямо к Дарджилингу. Переход будет очень трудным — я не знал, совершал ли его кто-нибудь до нас, — но, во всяком случае, это безопаснее, чем иметь дело с безумными немецкими убийцами с автоматическим оружием.

Имелся еще один необычный вариант. Ближе всего был перевал Лхо Ла на западе — сразу за горой Чангзе, которая граничила с ледником Восточный Ронгбук, — но этот путь включал длинный траверс вдоль Чангзе, спуск неизвестной сложности, затем крутой подъем на Лхо Ла — и с большой вероятностью всем пятерым не один год гнить в непальской тюрьме за незаконное проникновение в страну. Непальцы никогда не дают разрешение иностранцам — единственное исключение, насколько мне было известно, составлял мистер К. Т. Овингс. Но Дикон был его другом, и возможно, Овингс поможет нам…

В общем, я склонялся к тому, чтобы рискнуть и пойти к высокогорному перевалу Карпо Ла или двинуться на восток к относительно надежному Серпо Ла — оба восточнее выжженной земли, в которую превратился базовый лагерь. Я усердно принялся разбирать склад и заполнил все найденные здесь пустые рюкзаки.

К тому времени, как мы пустились в обратный путь к Пасангу и Реджи — снова кружным путем, сначала на запад, потом на север, — палатки уже догорели. Не преодолев и полпути, Дикон сказал:

— Оставьте груз тут.

В этом не было никакого смысла. Мы находились у той части ледяной стены, где раньше закрепили веревочные перила и — высоко, очень высоко — лестницу. Но ни за что на свете я не согласился бы подниматься на жумарах по веревкам или карабкаться по лестницам, даже если бы за нами гнались немцы. Это был тупик. Подняться на Северное седло равносильно неминуемой смерти. Оттуда не убежишь, поскольку южная сторона седла представляет собой отвесную стену высотой несколько тысяч футов, спускающуюся в глубокую долину позади Чангзе. А поднимаясь еще выше на Эверест или Чангзе — еще не покоренную вершину, хотя ее высота составляла «всего» 24 878 футов (ниже нашего пятого лагеря), — мы лишь откладывали неизбежное. Я начал было протестовать, но Дикон меня остановил:

— Доверься мне, Джейк. Оставь все здесь. Доверься мне. Пожалуйста.

«Все тридцать наших шерпов доверились вам, капитан Дикон, и все они мертвы», — едва не ответил я, но промолчал. Потому что очень устал. И мое молчание сохранило нашу дружбу. Думаю, это была дружба — к такому выводу я пришел, размышляя об этом в течение последующих шестидесяти пяти лет.

И Дикон — капитан Ричард Дэвис Дикон, человек, который тысячи раз отдавал приказы подчиненным за четыре года самой жестокой войны, которую только знало человечество, — только что произнес слово «пожалуйста».

Я отбросил все свои аргументы, молча сбросил груз на снег, и мы побрели дальше, по широкой дуге приближаясь к ждавшим нас Реджи и Пасангу.

В нашем «укрепленном лагере», как мы его назвали, мы сели кружком на рюкзаки, чтобы не отморозить себе зад, и пытались выработать план действий. Дикон приказал нам в течение трех минут дышать «английским воздухом», включив подачу на 2,2 литра в минуту — он засек время по часам, — но речь у нас все равно была замедленной, словно у пьяных, и соображали мы с трудом. Все вымотались до полного изнеможения. Даже попытка мысленно составить из слов предложения напомнила мне документальный фильм о летчиках Королевских ВВС Великобритании, которые решали математические задачи в барокамере с пониженным давлением, как в самолете на большой высоте — именно на такой высоте мы находились уже больше семидесяти двух часов. Каждый пилот не только не смог решать задачи, но упал ничком на свою парту.

Но за ними наблюдали ученые и врачи, готовые повысить до нормы давление в герметичной барокамере, как только испытуемые потеряют сознание. За пределами же нашей «герметичной барокамеры» был лишь космос или отряд вооруженных до зубов безумных фрицев.