Чарльз Паллисер - Изгнание

От этого у шлюхи Мод витакер смит глаза повылазят. Так ей и надо. Она заставила этого маленького парнишку Парсифаля разбрехать вранье о невинаватом чилавеке. Он у меня поплачет за это. Удавлю его собствеными кишками.

Сегодня утром мама ушла очень рано, еще до того, как я спустился к завтраку. Евфимия уже приготовилась идти в Трабвел.

Когда матушка вернулась, она сказала, что ходила в деревню попросить миссис Куэнс показать письмо, о котором мне говорила гувернантка.

– Зачем ты это сделала? – спросил я.

Не глядя мне в глаза, она тихо произнесла:

– Я была потрясена, сильно потрясена. Там говорится о твоей сестре и что…

Вдруг матушка спросила:

– В школе тебя звали Гарри?

– Да. Тогда я предпочитал называться так. И что с того?

Она молча уставилась на меня. И тогда я понял и сказал:

– Мама, ты ведь не веришь в то, что эти письма пишу я?

Она не ответила и продолжала прятать глаза. Сказать было нечего. Если она способна верить в такое обо мне, то защищаться я не собирался. Я встал и вышел.

Неужели матушка действительно верит, что я извергаю такую мерзость? Неужели она думает, что я обосновался здесь, ежедневно кропая письма, какие может сочинить только сумасшедший, переполненный яростью и жестокостью?

Полное, полнейшее умопомешательство. Я шел по деревне, пытаясь отыскать Евфимию и проследить, не гоняется ли за ней Ллойд, как вдруг у магазина столкнулся с этим лунатиком Фордрайнером. С побагровевшей физиономией он заорал на меня, обвиняя в краже какого-то инструмента.

Я его спросил:

– Зачем он мне, в самом деле?

– Ну, братец, все вокруг знают, зачем.

– Господи, что вы имеете в виду?

– Вы бродите по ночам. И адрес вам зачем-то понадобился, когда мы встретились в первый раз. А всего несколько дней спустя я получил одно из тех грязных писем.

Я воскликнул:

– Как вы смеете!

Он хотел уйти, но я не мог позволить этому ублюдку так безнаказанно оскорблять меня. Я схватил его за пиджак, притянул к себе и потребовал извинений. Он начал орать, словно я покушался на его жизнь. Несколько зевак пошли на нас, будто хотели за него вступиться. Я увидел, что на меня пристально смотрит чертова ведьма – миссис Дарнтон, отпустил старого дурака и оттолкнул его.

– Вы старый грязный распутник, – сказал я.

Повернувшись к нему спиной, я ушел прочь.

Когда я вернулся домой, Эффи еще не было, и мама сказала, что нам надо серьезно поговорить. Она начала с того, что Евфимия долго пыталась меня защищать, но вскоре сама заметила странный запах из моей комнаты, временами отмечала эксцентричное поведение и поняла, что я пристрастился к очень опасной привычке и что именно поэтому веду себя так плохо. Она спросила Евфимию, верны ли ее подозрения, и после недолгого увиливания сестра подтвердила.

Я сказал, что Эффи ошиблась (не хочу, чтобы мать тревожилась обо мне.) То, что она унюхала, был просто экзотический сорт табака. Сомневаюсь, что матушка мне поверила.

Ужасно. Не знаю, что с нами будет. Так жить дальше нельзя.

Вернувшись в полдень, Евфимия вбежала в гостиную и сказала маме:

– Ты слышала, как он снова опозорил нас?

Маме она рассказала чудовищно преувеличенную историю про мою встречу с Фордрайнером, а в конце произнесла:

– Все в магазине говорили о том, как Ричард напал на бедного пожилого джентльмена.

– Бедного пожилого джентльмена! – воскликнул я. – Скорее на мерзкого старого прелюбодея.

– Мама, хуже всего, люди говорят, что пропавший инструмент мистера Фордрайнера как раз тот самый, которым изувечены животные.

Мама повернулась ко мне и сказала:

– Твое поведение становится все более невыносимым. Похоже, что ты отбросил все приличия. Даже после моего предупреждения ты всего лишь вчера постыдно повел себя в отношении гувернантки Гринакров.

Я постарался защититься, но мама подняла руку и продолжила:

– Против тебя есть более тяжкое обвинение, Ричард. От твоей сестры я узнала, что ты опозорил наш дом. Евфимия сказала, что Бетси на тебя жалуется.

Я уставился на Эффи, и она произнесла:

– Служанка рассказала, что ты даришь ей подарки и склонил к совершению разных актов.

Я схватил ее за руку и спросил:

– Что ты имеешь в виду?

Она скорчилась:

– Ричард, мне больно, отпусти. Ты меня пугаешь. Но я говорю правду. Бетси рассказала, как отвратительно ты с ней обращаешься, про грязные вещи, которые ты заставляешь делать.

Я так удивился, что отпустил ее.

Она отскочила в сторону, потирая руку, и добавила:

– Будешь ли ты отрицать, что допускаешь неслыханное распутство с бедным дитя?

– Как ты смеешь! – сказал я. – И какая же ты лицемерная! Ты сама распутница. Все знают, что ты делала в башне с этим человеком.

Она мрачно уставилась на меня.

– С меня хватит, – сказала мама. – Ричард, иди к себе в комнату.

– Нет, – сказал я. – Мама, тебе надо знать. То, в чем обвиняют ее грязные письма, правда. Она встречается с тем человеком. На Бэттлфилд. А потом он ведет ее в башню на холме и… Ну, в общем, он отделал ее для встреч с женщинами. Больше я ничего не скажу.

Они обе посмотрели на меня, Евфимия с ужасом, что я так много знаю, а мама со страхом, что узнала правду.

Потом, к моему изумлению, мама словно полностью потеряла над собой контроль и почти завизжала:

– Теперь все ясно! Автор именно ты. Никто в мире в наветы на Евфимию не верит, разве что сумасшедший, пишущий анонимки.

Она помолчала и сказала более спокойно:

– Я приняла решение. Завтра утром ты уедешь из дома.

Я посмотрел на нее с изумлением.

Потом случилось нечто еще более необычное. Эффи заступилась за меня! Она сказала:

– Мама, ты совершенно не права. Конечно, Ричард вел себя странно, но я не верю ни секунды, что он имеет какое-то отношение к письмам.

Не знаю, кто удивился больше, я или мама.

– Евфимия, ты ошибаешься. В последнем послании к миссис Куэнс, которое она мне показала сегодня утром, точно такие же абсурдные обвинения, против тебя. В самых грубых выражениях. И не только. Оно полно ужасной, совершенно мерзкой ненависти к Мод Витакер-Смит и ее семье за то зло, какое они нам причинили.

– Это доказывает, что я не могу быть автором, – возмутился я. – Я понятия не имею, что такого они сделали!

– Неужели? – сказала мама. – Неужели твой друг не рассказал тебе всю историю?

Бартоломео? Как он мог? Я не виделся с ним с тех пор, как вернулся.

– Я не разговаривал с ним.

Мама посмотрела с таким откровенным недоверием, что я замолчал, но не потому, что солгал, а потому, что не мог выдержать ее взгляда.