Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2

Быстрее самого Ариэля (если это возможно), не меняя позы в полете, я умудрилась спрятать платок в рукав (таких узких рукавов я сроду не носила) за миг до того, как появилась в свете прожекторов. «Глотать я буду воздух на лету, мой путь займет лишь два биенья пульса». И я сделала все, как было задумано, без колебаний, в полнейшей тишине, которая, насколько я помню, зависла между двумя покашливаниями (после второго послышались аплодисменты — если верить знакомым, вполне заслуженные).

Впрочем, стоит ли записывать незначительный эпизод пятнадцатилетней давности. Но в то же время всем известно, что актриса не может не говорить о себе (я и так не слишком этим злоупотребляю). К тому же я поставила перед собой цель зафиксировать все, что напомнило те три дня, включая соответственно мысли и воспоминания, возникавшие у меня в голове. А этот эпизод я видела совершенно ясно и в мельчайших подробностях, причем в течение довольно длительного времени, и у меня возникло предчувствие, что он каким-то образом связан с моим прерванным сном.

Я попыталась больше ни о чем не думать.

Но на следующий день осознала, что, пропустив показ «Мелоди» (для удобства буду называть этот фильм так), я не только заполучила перспективу сумбурного и утомительного дубляжа, но и вновь отдалила знакомство с этим странным Массимо Пастой.

Если снаружи все оставалось неизменным, обстановка на студии, защищенной от палящего, но не сверкающего солнца, казалась необычайно оживленной. Там были те, кого я хотела увидеть в первую очередь — Массимо Паста и мой компаньон Мариани, с которым я давно собиралась переговорить, — но эти десять минут перед началом записи промелькнули молниеносно: я все время кого-то встречала, причем были и неожиданные встречи. В целом от проведенных на студии часов у меня остался ряд воспоминаний, и каждое из них связывалось с последующим. Все как бы указывало на существование еще и других колец, крепко сцепленных вместе. Именно колец, хотя пока рано акцентировать внимание на этом слове, обладающем — во всяком случае, для меня — совершенно особым значением.

Первый эпизод произошел в баре, когда мы пили кофе вместе с Приамо Бьянкини. Кто-то у меня за спиной не совсем лестно отозвался о ДАГе, нашей фирме, компаньонами которой были я, Мариани и Итало Чели, администратор, более того — совсем не лестно. Речь явно шла о вопросах бизнеса, то есть о сфере деятельности Чели, хотя я не все расслышала. Когда я обернулась, этот «кто-то» удалялся вместе со своим собеседником и, судя по всему, продолжал разговор. Я, по-моему, никогда раньше их не видела, да и Бьянкини тоже, но я была поражена, что этот красавец говорил нарочито громко. Я не придала этому большого значения — мир полон «актеров», — но в то же время подумала, что мы стали многих раздражать нашим четырехмиллиардным оборотом, хотя сейчас наблюдается период наибольшего расцвета во всей области, десять тысяч часов дубляжа в год: настоящий бум, упрочивший границы в нашем мире и создавший какой-то фантастический город, где на месте нефтяных насосов возвышаются колонны блестящих коробок с фильмами и телефильмами, которые качают из голосов деньги, притягивая профессионалов, бывших и будущих звезд, свалившихся с неба.

Семейный бар, где мы сидели среди огромного количества бутылок рома «Фантазия» и тряпичных кукол-карликов на старых шкафах, был наполнен нежной и льстивой болтовней, уникальной в своем роде, потому что голос у итальянских актеров всегда какой-то льстивый, взращенный на меду, даже у «злодеев» и «пролетариев» он бархатистый. В тот день ласковые трели издавали все, разогреваясь перед тем, как занять место у микрофона.

Эта стройность (или даже строгость) голосов поразила меня своим полным несоответствием не только содержанию разговоров, но и внешнему облику самой студии, лишенному какой бы то ни было архитектурной строгости. От старой постройки нетронутыми остались только стены, внутри же ничего заново отделано не было, с годами все только постепенно ремонтировалось и перестраивалось. В результате получился лабиринт, состоящий из кривых, изломанных коридоров, тон-залов, зальчиков, офисов, монтажных столов; здесь нет двух одинаковых лестничных пролетов, а единственная прямая конструкция — это шахта лифта. «Перестроенное здание» представляет собой нагромождение надстроек, а самого строения не видно, его больше не существует, как перестает существовать «фильм», когда занимаешься отдельными частями той надстройки, которой является дубляж.

Войдя в тон-зал М, я увидела через большое прямоугольное стекло аппаратной, что Мариани и Лучилла Терци уже на месте и ждут меня, хотя до начала записи оставалось еще несколько минут.

Я думаю, легко понять мое замешательство, когда мне объявили, как нечто само собой разумеющееся, что Паста записал эту сцену еще утром (ту, что я буду записывать сейчас), и я снова оказалась перед экраном в одиночестве. Не то чтобы я придавала этому особое значение. Пока я его не увидела, мой интерес к Массимо был вызван лишь серией несовпадений в расписании нашей работы, из-за которых мы — только благодаря миксажу — столько раз звучали вместе, но никогда реально вместе не оказывались. Забавно, не более того. Но сейчас, несмотря на его вчерашние слова (или именно из-за них), напрашивалась мысль, что он избегает встречи со мной, хочет и дальше скрываться на своей отдельной звуковой дорожке.

Мы с Мариани были разделены стеклом, но я находилась буквально в двух шагах от его лица, когда он мне это говорил, и я бы с удовольствием расквасила этот улыбающийся рот с длинными зубами, эту застывшую, как на старте, физиономию. И если иногда он мог быть милым, то сегодня пусть уж лучше не пытается. Я поставила сумку на кресло, вынув оттуда сигареты, карандаш и текст, и тоже сохраняла улыбку на лице, пока, повернувшись к нему спиной, не пересекла зал и не подошла к пульту. Я зажгла лампочку, взглянула на диалог из указанной мне сцены, нагнула пониже микрофон. Я попросила, чтобы мне в двух словах рассказали о фильме, чтобы иметь хоть какое-то представление о той, кого я дублирую.

Он сделал лишь одно конкретное замечание:

— Ты же видела: она моложе тебя, так что постарайся не утяжелять, особенно на низких регистрах.

Я не поняла, был ли это просто совет или намек на былые мои промахи, вполне возможные при нашей рутине.

— Послушай, Джованни, если ты когда-нибудь слышал в моем голосе грязь, то так и скажи.

— Нет, что ты!

— Может, я бываю чересчур патетична или сажаю голос на диафрагму?..

— Да нет же, не придумывай!

Я так настойчиво его расспрашивала, потому что знаю, как важно для актера, чтобы его постоянно кто-то контролировал, направлял (я только теперь осознала всю горькую иронию своих тревог!). Он вежливо, но решительно оборвал разговор: