Александр Колин - Комедия убийств. Книга 2

Палач толкнул рыцаря, отчего тот упал на плаху, но, найдя в себе силы, поднялся. Тогда турок вновь толкнул его, прокричав на ломаном греческом:

— На колени, раб! Проси пощады, покажи своим друзьям, что ждет их, когда наш господин накинет каждому из них на шею ременный аркан!

Рыцарь не пожелал обращать внимание на слова палача, а возможно, и вправду, будучи новичком в этих краях, просто не знал чужого языка. Тогда на помощь палачу пришел другой турок, который прокричал примерно то же самое, только на ужасно исковерканной разговорной латыни.

— Знай, нечестивый язычник, что благородные рыцари Нормандии не преклоняют колен и не просят пощады у таких, как ты! — ответил обреченный.

Удары посыпались на него со всех сторон, рыцарь упал, но все равно пытался подняться. В рядах дружинников Боэмунда произошло некоторое замешательство. Кони, почуяв настроение всадников, напряглись, послышалось негромкое ржание.

— Эй, Акциан! — крикнул Боэмунд. — Зачем ты мучаешь героя? Отпусти его, или он так пугает тебя?

— Я отпущу его, когда на этом месте окажешься ты, Боэмунд! — ответил Аги-Азьян.

— Этого не случится, Акциан, ты ведь знаешь… — князь обратился к нормандцу: — Как тебя зовут, благородный рыцарь?

Пленник поднялся. Как ни слаб был его голос, все же франки [4] Франками на Востоке называли всех крестоносцев. услышали гордое:

— Мое имя Хьюго, светлейший князь… Хьюго де…

Налетевший порыв ветра отнес его слова, а повторить их у рыцаря уже не хватило сил.

Один из воинов, сжав шенкелями бока кобылы, рванулся было вперед, но сосед его поймал уздечку лошади, и та поднялась на дыбы.

— Что ж, мы так и будем смотреть, как язычники убивают воинов Христовых? — раздалось сразу несколько голосов, принадлежавших по большей части молодым.

— У нас нет лестниц! — возразили старшие. — Нас мало для атаки, к тому же они успеют убить всех раньше, чем мы доскачем до стены.

Белокурый красавец сделал попытку что-то сказать соплеменникам, но ветер, задувший с юга, уносил слова, которым судьба определила стать последним в жизни рыцаря Хьюго. Ему велели опуститься на колени, и на сей раз он подчинился. Рыцарь с покорностью обреченного уже собирался положить голову на плаху, однако замешкался и что-то сказал палачу, тот не вполне понял и повернулся к Аги-Азьяну. Эмиру перевели, он понял, чего хочет обреченный, и кивком дал согласие.

Помощник палача убрал с шеи Хьюго длинные светлые волосы и взял их в руку так, как просил казнимый, который не мог смириться с мыслью о том, что пострадает его прекрасная прическа, которой он, по-видимому, дорожил больше жизни. Ни один преступник никогда не обращался с такой просьбой к Аги-Азьяну; видавшему виды палачу и его подручникам также не приходилось слышать, чтобы казнимый высказывал столь странное желание. Однако чужая душа — потемки, мало ли что может пожелать человек в последнюю минуту жизни.

Палач взмахнул топором, примерился, медленно опуская лезвие к самой шее. Помощник нетерпеливо заерзал: стоять согнувшись и держать волосы казнимого было очень неудобно.

«Скорее, что ли, делай свое дело!» — подумал он, перехватывая волосы поудобнее. Палач занес топор над головой и от всей души обрушил его на шею рыцаря.

По толпе зрителей точно ветерком промчался гул: в наступившей вдруг мертвой тишине отчетливо послышалось жалобное ржание, точно конь, понимая все, выражал сочувствие уходившему из жизни человеку.

Подручник палача даже и не понял, что произошло. Пленник вовсе не стремился умереть. Он рванулся назад, и топор обрушился на шею… потерявшего равновесие турка. Острое как бритва лезвие разломало кости позвонков, разрезало волокна мышц и нити сухожилий покрытой шоколадом загара шеи недавнего кочевника. Он разжал пальцы, выпуская забрызганные его собственной кровью волосы рыцаря Хьюго.

Теперь никто не смог бы удержать дружинников Боэмунда; с места в карьер рванулись кони, неся седоков к стене, на вершине которой происходило нечто такое, чего никто не ждал, но на что все внутренне надеялись. Храбрый нормандец; воспользовавшись замешательством врагов, схватил топор палача и, разя им направо и налево, проложил себе дорогу к краю стены. Взмахнув руками, он прыгнул вниз, обрекая себя на верную гибель, но смерть свою выбрал он сам.

Упав на холмик, рыцарь покатился вниз, а туда, где он только что был, воткнулись несколько стрел. Однако у лучников оставалось не так-то много времени, чтобы прицелиться. Подскакав поближе, дружинники Боэмунда и свита Тафюра пустили вход самострелы. Наверху царило замешательство, часть турок кинулась к эмиру, чтобы закрыть его собой, другие пытались стрелять, иные даже обращались в бегство. Командиры лучников в башнях по обеим сторонам участка стены, на котором разыгралось все действие, также не сразу поняли, что происходит, никто и не ждал атаки франков. Только когда один из начальников башенной стражи, высунувшись слишком далеко из бойницы, получил в плечо арбалетную стрелу, турки поняли, что крестоносцы не шутят.

— Спасите и нас, — кричали со стен те, кого палачи привязали к столбам, намереваясь сжечь. Но что могли сделать всадники перед высоченной стеной? Подхватив храбреца и перебросив его через седло, один из соратников Боэмунда воскликнул, обращаясь к князю:

— Жив, похоже, дышит.

— Эх! Лестницу бы! — в сердцах выкрикнул Боэмунд и, погрозив кулаком туркам, дал команду отходить. Осыпанные десятками стрел, конники князя Тарентского помчались в направлении башни Мальрегард. Тафюр и его свита поскакали в другую сторону.

Рыцарь Хьюго не сразу пришел в сознание, а когда понял, что остался жив, пожалел о том, что очнулся. Трюк не удался, турок не купился на него. Он отбросил топор и, велев франку встать, приказал подручному оттянуть голову пленника за волосы, а потом медленно провел по выступившему кадыку жертвы острием кривой сабли. Страшный палач с обезображенным шрамом лицом и блестевшей в свете факела лысиной улыбнулся, показывая почти лишенный зубов рот.

«Думал надуть меня, глупец? — так и читалось в полубезумных глазах. — Просчитался!»

Затем палач отступил на несколько шагов и что-то выкрикнул подручному на гортанном языке. Тот изо всех сил толкнул рыцаря вперед. Последнее, что увидел Хьюго, был сверкнувший перед глазами острый как бритва клинок.

Голова несчастного слетела с плеч.

— А-а-а! А-а-а! А-а-а! А-а-а! — завопил Богданов, вскакивая на кровати и хватаясь за горло. — А-а… — Крик оборвался (перерубленное горло не может издавать звуков), шею и грудь заливала кровь. — Хрр-р!!! Хрр-р!!! Хрр-р!!!

Что-то лежало у Валентина на коленях.

«Голова! Моя голова!» — промелькнуло в мозгу у майора.