Юрий Черняков - Чудо в перьях

Но все равно — не дело. Наталья рассказывала, как звонили из Центра, даже дала почитать телефонограмму. Мол, что у вас вообще делается? Вы реформы проводите или социальный климат напрягаете? А что у вас, кстати, с климатом вообще творится? Откуда взялось землетрясение, если, по прогнозам ученых, оно ожидается не ранее третьего тысячелетия?

Много вопросов было поставлено. А он советников своих собрал, ведро кофе за ночь выпили, а толку? Короткими перебежками домой добирались.

Я вылез из машины. Обнял за плечи отца.

— Мужики, — сказал я. — Вам делать нечего? Шли бы спать.

На меня оборачивались. Наверное, многие меня узнали. И потому насторожились.

— А это еще кто? — спросили неосведомленные. — Защитник нашелся.

— Дался он вам! — продолжал я. — Ну неспособен человек. За что издеваться-то? У каждого бывает, верно? Когда жена вами недовольна, из гранатомета не шмаляете? На кухню прогонит спать, или под разными одеялами.

— А что он в душу лезет! — стукнул кулаком себя в грудь ближе других стоящий мужичонка. — На завод к нам приехал и прямо в наш цех. А там ко мне. И вот скажи да покажи, как я это делаю, как точу да как точность выдерживаю. Я ваш руководитель, говорит, я во все должен вникать до тонкостей. Иначе уважать меня не будете. Еле отделался!

— А в крематорий приехал! — насели с другой стороны два чумазых, пропахших дымом мужика. — Проверять начал, тот ли пепел выдаем населению. Лично, говорит, прослежу! За каждым покойником. Это работа, да?

— Ну нет у него харизмы! — простонал я. — Нету! Никак вы не поймете. И взяться неоткуда. Товарищ всю жизнь по кабинетам, войдите в его положение, наконец!

— Чего нету? — спросил осторожно мужик из крематория.

— Харизмы! — сказал я. — Это такая штука, что без нее никакие машины, кабинеты и спецпайки не помогут! Вот посади тебя в Академию наук. Ермолку на голову, бородку клинышком, пенсне на нос, студенточки экзамены поздно вечером пересдают на даче… Академиком не станешь, верно? Вот так и он.

— Так бы сразу сказали, — загалдели вокруг. — Объяснили бы насчет харизмы, раз так вышло… Радимов, он ведь что? Врет и не краснеет. Наобещает и забудет. А все потому, что харизма есть, мужик вон правильно объясняет… Ну вон, который из машины вылез… Потише, пусть объяснит еще.

— Да это Пашка Уроев из третьей автобазы, счас палочкой в филармонии машет, отмылся от автола, вон рожа-то лоснится! Как по телевизору говорит, — толковали в толпе. — Приблудился к Радимову, теперь слышь как разъясняет позицию на данный момент. Не виноватый, выходит, Бодров этот, зря мы его…

Отец стоял рядом, сияя от гордости. И держал меня за локоть.

— Мой сын! — говорил он, гордясь. — Мы, вообще-то, нездешние. Но порядки ваши понимаем. В роддом ехали, невестка рожает, такое вот дело. А тут вы с насущными проблемами. Как не поддержать?

— В какой роддом? — хором спросила толпа. — В четвертый или второй?

— А пес его знает, — растерялся отец. — У нас в районе один был на все деревни, а у вас вон сколько. Рожай только.

— В четвертый, — сказала мать из машины. — Это где он? Как проехать?

— Это мы покажем! — заговорила толпа возбужденно. — Надо же, Пашка Уроев разродился! Сколько девок попортил, а где рожали, не знает.

— Да знаю я, знаю! — обиделся я, садясь в машину. — Доберусь как-нибудь. Если из гранатометов не подстрелите.

— Поехали, покажем! — не отставали мужики. — Такое дело. А то и правда подстрелят. Эти дезертиры малининские вон сколько оружия завезли. А Бодров все хочет понять.

Я ехал в сторону роддома, поглядывая в зеркальце заднего обзора. Толпа валила за нами сбоку и впереди, подняв откуда-то взявшиеся плакаты «Долой Бодрова!», «Верните Радимова!» и тому подобное.

— Любит народ Андрей Андреича, — крякнул отец. — А ты ему хоть бы весточку, хоть бы открытку с праздником.

— Да где они, праздники! — сказал я. — День Нечаянной радости хотят сделать рабочим днем.

— Да ну? — присвистнули идущие рядом с машиной.

— Слыхали? — понеслось назад и в разные стороны по толпе. — Что делает, гад! Мария рожает, а он День Нечаянной радости отменяет!

В домах, где еще был свет, зажигались окна. Оттуда высовывались полуголые люди, стараясь разглядеть сквозь тьму, сгустившуюся от дождя, шествие, которое все больше становилось факельным.

— Что случилось? — кричали они. — Радимов вернулся?

— Щас! — отвечала толпа. — Мария рожает. А Бодров велел его праздники отменить. Давай иди к нам, она в четвертом роддоме.

Толпа разрасталась. Я ехал на первой скорости, почти сбросив газ. Факелы зажигались один от другого, освещая улицы и дорогу.

— Как отменит Нечаянную, — говорили в толпе, — сразу всеобщую стачку. Ишь чего придумал! Не он назначал, не ему отменять. Скажи, Паш? Харизмы этой ни на грамм, а туда же.

— Надо бы его к нам пригласить, — подал я мысль, показавшуюся мне здравой. — Раз взялся нами руководить, должен быть с народом!

— Как Андрей Андреич, — согласились со мной. — Бывало, пиво с нами пьет и про свои прошлые жизни бает. Врет, да складно. А этот все правды допытывается… Или, может, ну его? Только испортит все.

— Пригласите, пригласите! — сказал я. — А там решите сами. Послушаем, поговорим, раз такое дело.

— Ну, — опять согласились со мной. — Тут такие дела! Мария рожает, а он в бункере отсиживается.

Толпа все увеличивалась. Казалось, весь город вышел на улицы. Где четвертый роддом, я, по правде, не знал. Так же, как и про второй. И хоть «ехал медленно, зато прямо. К нам по пути стали присоединяться милиционеры, покидая свои посты. Даже взвод конной милиции присоединился. И среди них мелькнуло, или показалось, румяное лицо Васи Нечипорука. У меня сразу испортилось настроение. Его только недоставало!

Но тем не менее снарядили по ходу делегацию за Бодровым. После рассказывали, что еле вытащили его из подземного бункера гражданской обороны при помощи телохранителей, которым он тоже порядком осточертел. Его привезли в пятнистой бронемашине, обещая не тронуть. Сама машина была побитой и загаженной разного рода нечистотами, сбрасываемыми с верхних этажей.

Бодров вылез из кабины в знакомом бронежилете, но на него пока что мало кто обратил внимание. Все смотрели на окна роддома, в котором панически зажигались одно за другим окна. Роженицы высовывались, указывали, путаясь, на разные палаты и этажи, сами толком не зная, где сейчас Мария. Говорили, что при виде множества факелов у многих отошли воды, и теперь врачи не знают, за что хвататься. По толпе пошли призывы прекратить курить, загасить факелы. Бодров, постаревший за считанные дни, сидел на башне, понуро смотря на окружающих. И постепенно внимание переключалось на него. Откуда-то оперативно объявились телевизионщики со своими камерами, наставили на приунывшего вождя свои объективы фотокорреспонденты.