Алексей Зубко - Сначала было весело

На каком-то витке видения тело пронзает боль от воображаемого удара.

Дернувшись, распахиваю глаза.

Тускло помигивает лампочка в коридоре, из соседней камеры доносится сопение, откуда-то подальше – плаксивые всхлипы…

Свесив ноги, сажусь.

В голове немного гудит, обстановка покачивается из стороны в сторону, но в целом лучше, чем можно было надеяться. Спина печет и чешется, но это скорее благоприятный знак, чешется – значит заживает.

Небольшой глоток воды – нужно экономить, – и встаю на ноги.

Боль терпима.

Если бы не слабость…

Шаркая, дохожу до решетки.

По коридору, увлеченно чавкая жевательной резинкой, прогуливается Мордоворот. В его руках тускло мерцает экраном КПК.

Карлика не видно, но из охранного помещения доносится заливистый храп. Спит.

Каким-то шестым чувством уловив движение, Петр Евгеньевич поворачивается ко мне. В голубоватых отблесках жидкокристаллического экрана глаза надзирателя зловеще светятся.

Несколько стремительных шагов, и он замирает напротив меня. Между нами решетка и мой страх.

Смотрит.

Невольно пячусь, хотя Мордоворот и не делает никаких агрессивных движений. Даже взгляд равнодушный. Не думаю, что это что-то значит. Выпростав руку и сжав до хруста мое горло, он будет смотреть так же. Без эмоций.

– Что-то нужно?

– Нет, – качаю головой.

– Тогда возвращайся в кровать. До подъема еще три часа.

– Да.

С трудом переставляя ноги, возвращаюсь в постель.

Мордоворот возобновляет неспешные прогулки по коридору. Туда-сюда…

Заснуть не удается. Начинает долбить мысль: «Зачем я тут?»

Вспомнился фильм Родригеса «Хостел». Под эту тему подходят все пленники, не только молодые девушки для гарема или крепкие парни для каких-то подпольных боев до смерти. Но ведь зажравшиеся садисты, палачи-любители – это где-то там, в пресытившейся Европе, в Штатах, не у нас.

Чем больше думаю, тем сильнее болит голова и острее отчаяние.

Так нельзя, должна быть у человека надежда. Вот и я должна верить в возможность побега. Не просто верить и ждать удобного случая, но сделать все для подготовки нужной ситуации и воспользоваться ею.

Вроде загорелась, воспрянула духом, но тотчас поникла. Если уж мужики, что томятся по соседним камерам, не смогли, куда уж мне…

Закусив руку, тихонько плачу.

Слезы катятся по щекам, горло саднит от горечи, на душе мерзко.

Вспыхивает свет, так карлик возвестил о приходе нового дня.

Немного позже Петр Евгеньевич выводит одного из узников и гонит на надзирательскую половину.

До этого готовить трапезу доверяли какой-либо из узниц, но сегодня, видимо, решили изменить традиции.

Застелив постель, ковыляю до ведра, исполнявшего роль отхожего места.

Присаживаюсь.

Колени пронзает боль, и я валюсь на бок. Хорошо ведро пустое.

Из коридора доносится скрип двери и непонятное тарахтенье.

Потирая ушибленный локоть, села, возвращаю ведро на место и накрываю крышкой.

Не очень-то и хотелось…

Касаюсь спины. Мокро.

От резкого движения тонкая корочка, затянувшая подживающую рану, лопнула. Главное, чтобы швы не разошлись.

Поднявшись, подхожу к решетке, вытираю пальцы о край халата.

По коридору движется вихляющая колесами тележка, на которой лежит объемный пластиковый бак.

Молодой парень с перебитым носом и перехваченными резинкой волосами толкает, здоровяк надзиратель неспешно идет следом. У дверей камеры они останавливаются.

Мордоворот открывает дверь, узник достает из-за бака банную шайку и, подставив под кран, наполняет.

Тазик ставится за дверь.

Камера закрывается.

Навалившись, парень толкает тачку до дверей следующей камеры.

Вода? Зачем?

Минут за десять Петр Евгеньевич с пленником обходят все камеры. Назад тачка движется легко, в ней вода плещется на самом дне. Даже колеса не так вихляют и скрипят меньше.

Когда дежурный узник оказывается в камере, карлик оглашает:

– Всем мыться. Тщательно, но осторожно. Намочите ковры – накажу. Найду грязь – тоже. Начали.

Взяв на тумбочке у отхожего ведра кусочек мыла и тряпку, заменяющую ручное полотенце, сбрасываю халат и опускаюсь на него. Ни присесть на корточки, ни склониться над тазиком не могу.

Сполоснув лицо, смываю с волос пыль и паутину.

Вода в тазике становится почти черной, у дна образуется густой осадок.

Спину и раны не трогаю, боясь занести инфекцию. Да и вчерашний лекарь обмыл грязь с тела, так что, умываясь такой водой, только вымажусь. А вот ноги споласкиваю.

Проходя мимо, карлик хмыкает, но ничего не говорит. Молча продолжает обход.

– Осталось пять минут.

Выстирав полотенце, тщательно отжимаю. Чище не стало, но хотя бы комков грязи нет.

Развесив его для просушки на тумбочке, убираю обмылок и закутываюсь в халат. Не простыню же для вытирания использовать.

– Заканчиваем, – объявляет Господин Кнут. – Осталось две минуты. Грязную воду слейте в ведра. Их выставьте к выходу.

Закусив губу, склоняюсь к тазику. В голове словно реактивный самолет на посадку заходит: от гула закладывает уши, перед глазами снопы искр.

Пока тот же узник переносит отхожие ведра, стараясь не расплескать грязную воду, через караульное помещение в сортир на надзирательской половине, желудок требовательно урчит. В то время, когда дежурный собирает и моет шайки, он в дополнение к протестующим звукам принимается дергать за кишки. А когда незнакомая женщина лет сорока, статная и широкоплечая, как пловчиха, в сопровождении карлика отправляется за завтраком, желудок берет меня буквально за горло: «Жрать!» Борющийся с истощением и заживляющий раны организм требует усиленного подкрепления.

Молочная вермишель, неизменный теплый чай и бутерброд с маслом, бужениной и ломтиками свежего огурца.

«Огурец после молока, – мелькает мысль, – пронесет».

Но жевать медленнее я не стала.

Вместе с сытостью наваливается сонливость.

Едва начав дремать, просыпаюсь от скрипа открываемой двери.

Отступив в сторону, Господин Кнут пропускает в камеру давешнего доктора с сизым носом и дрожащими руками.

– Ну, как-с наше самочувствие, – благожелательно интресуется он, распространяя ароматы сивушных масел.

– Как на собаке, все заросло, – бросает карлик, захлопнув дверь. – Оно и понятно, одно слово – су…

Заржав, он закашлялся.

Алкаш с остаточными повадками врача, приблизившись, командует:

– Скидывай халатик.

– Старый развратник, – сипит низкорослый надзиратель и идет прочь.

Раздевшись, поворачиваюсь спиной к лекарю.

– Все не так плохо, как можно было ожидать. В одном Господин Кнут, несомненно, прав, вы действительно су… – кхм! – сумели выкарабкаться и стремительно выздоравливаете. Раны сухие, нагноений не видно. Конечно, еще рано говорить с полной уверенностью, что инфекции нет, но начало многообещающее. Поздравляю.