Рустем Сабиров - Снегопад

— …Я, говорит, сейчас возьму лопату и хана тебе. Пикнуть, говорит, не успеешь.

Да… Позвольте, что ли, еще сигареточку. Странные они у вас, куришь и не чувствуешь. Это чьи такие? Польские? Интересно, откуда в Польше табак? Тут, кстати, только что был один поляк. А мне вообще нравится слушать, как польки говорят. Не поляки, заметьте, а польки. Или полячки?

— Польки. Так что дальше?

— Дальше? Интересно, значит. Вы, между прочим, кто по специальности?.. Да нет, это я так. Дальше? А давайте мы с вами еще по чуть-чуть.

— Я не буду, — сосед по столику накрыл ладонью стакан. — Да и вам хватит.

— Ну-у, хватит, когда волна откатит, — подмигнул Виктор Сергеевич и, оттолкнувшись от столика, легко, как аквалангист, добрался до стойки.

— Вам еще? Двести? — с лица барвумена сошла хрящевая маска и изобразилось удивление. — А плохо не будет?

— Наливай, — снисходительно подала голос златозубая челюсть вышибалы. — Будет плохо — вылетит на улицу, нынче снежок, остынет.

Тем же плавным толчком Виктор Сергеевич воротился к столику.

— М-да, — прохрипел он, с трудом выпив, — не пойму, с чего я вам все это рассказываю. Очень уж вы… Так на чем мы остановились?

— На лопате, — напомнил сосед по столику и прикрыл глаза. — Кстати, откуда там лопата?

— Лопата?.. А черт ее знает. А, ну так там же был щит пожарный! Огнетушитель, прочее. Ну и лопата. Он берет эту лопату… То есть он хотел. Но тут…

…Он успел заметить, как рвано вспучилась, словно оскалясь лоскутом, его новая, только со склада шапка. («Офицерская», — почему-то подумал он), успел увидеть боком, как зарылась в снег выброшенная гильза. Самого выстрела он не слыхал, был лишь толчок и дробно оттолкнувшееся в ближнем лесочке эхо. Еще он увидел, как незнакомец неловко остановился, резко подался вперед, словно силясь освободить увязшую в снегу ногу, и медленно завалился набок. Упавшего тела он тоже не увидел, лишь смутно услышал судорожный, влажный всхлип выгнувшейся, цепенеющей плоти. Вот и все. Остальное сытно сглотнул снегопад…

— Потом я его спрятал. У нас там за проволокой…

— Зачем спрятали? Вы же часовой, лицо неприкосновенное. Доложили бы по всей форме, установили бы нападение на пост. Благодарность была бы, письмо на родину. Школу бы в вашу честь назвали.

— Иронизируете… Зачем спрятал? Сам не пойму. Испугался. Жутко стало, вот и спрятал… Там у нас за проволокой ручей метра два шириной, за ним лес. Неподалеку, шагах в десяти — яма. Я ту яму сам и рыл, когда салагой был, в порядке наказания. Хорошая такая яма, вместительная. Ее еще снегом не успело занести. Я его сперва туда, а потом ветками завалил, ветки рядом лежали, мы их весной обрубали, чтобы подступы к заграждению очистить. А потом снегом завалил, следы заровнял. Делал все спокойно, как дурной сон досматривал. Даже ствол автомата вычистил, чтоб разговоров не было, гильзу подобрал. Смотрю — все ровнехонько, будто не было ничего. Ни-че-го! Будто сон досмотрел и проснулся.

Вот тут мне жутко стало. Когда тащил, забрасывал — все нормально, следил даже, чтоб кровью не замараться. А как увидал, что — ни-че-го, страшно стало…

…мертвенно-белое слепое пространство, лавина бессильного, нескончаемого снега, изломанные тени, пронзительно осязаемая тишина — он вспомнил, именно так очень давно воображал он себе смерть, конец света. Он понял, что именно так оно когда-нибудь и будет. Ему даже почудилось, что он уже умер, а вместо него — жалкое подобие, дурно сработанный двойник, он еще будет некоторое время ходить по свету за него, пока не сгинет, уже окончательно, в таком вот снежном тумане.

— Да, — сосед по столику покачал головой, — впечатляющая история. — И чем она кончилась?

— Через минут десять пришел разводящий со сменой. Иди, говорит, Никитин, в роту, меняют тебя. Совсем, понимаешь. Отправка не завтра, а сегодня, в десять утра. До меня, кажется, только с третьего раза дошло. Пришел в роту и спать завалился, как мертвый. Утром погрузился в автобус и…

— А куда второй патрон подевал? — снова перебил его сосед по столику. — У тебя же их два было.

— Второй? — Виктор Сергеевич запнулся. — Н-не помню. Выбросил, наверное. Когда мимо КП проезжали, все кричат «ура», обнимаются — дембель! И я как все. А там после КП дорога резко вправо берет, оттуда то место хорошо видать. Ну — то… И мне тут показалось… Не помню что, только стал я рваться из автобуса, еле удержали. Но три года прожил, как в горячке. От каждого звонка потом покрывался, как обмылок. Никто, однако, не пришел, не спросил. Будто не было ничего.

— Так вы, значит, решили, что я — это он? — сосед по столику затрясся от смеха.

— Не то чтобы… Но вообще — потрясающее сходство. Я в этом городе случайно, в командировке. Увидел вас сегодня утром в автобусе, ходил за вами полдня. Как тень. Бред какой-то… Но с другой стороны…

— Что с другой стороны? — лицо соседа по столику внезапно преобразилось, надвинулось. Виктор Сергеевич в ужасе отшатнулся, прижался затылком к сырой известке. — Дурак ты, капрал, точно дурак. Что с другой стороны, если ты убил наповал. Ты же аккуратно в затылок выстрелил. И лопаты никакой не было. Он повернулся, чтобы уйти, ты выстрелил. А потом, уже в яме, добил его вторым патроном. Зачем стрелял-то? Со страху? Или убить захотелось?

— Не знаю, — сипло выдавил из себя Виктор Сергеевич, — не помню, давно было… Снег, не видать ничего… Уйди отсюда! Не знаю я ничего…

И вновь показалось Виктору Сергеевичу, что из подвала вытек воздух. Он вновь увидел себя со стороны, одинокого, вжавшегося в стену, окруженного безмолвными тенями. Когда он снова открыл глаза, рядом с ним не было соседа по столику, лишь недопитый стакан, недоеденный винегрет, его же мокрые шапка и перчатки. Перед ним, мелко переминаясь, стоял вышибала.

— Что, отец, крыша съехала? — сказал он отрывисто и недобро. — Дуй теперь отсюда, закрываемся.

— А где — этот, в полу… — Виктор Сергеевич с трудом ворочал отекшим языком, ощущая неожиданно набухшую волну хмеля. — В полупальто, — выговорил он наконец.

— Какое полупальто, — лицо вышибалы исказилось. — Что ты бормочешь! Стоишь тут целый час, губами шлепаешь, чудо-юдо. Вали, говорю, отсюда, — он резко схватил Виктора Сергеевича за локоть.

— Не трожь, ты! — выкрикнул он в неизъяснимом бешенстве, не зная, куда деваться от душившей его боли. — Не трожь, пацан, сопля!

Удара в лицо он не почувствовал, лишь многопудовый, ослепляющий удар затылком о стену. Потом какое-то железное, многопалое существо схватило его за шею, грудь, причиняя сильную, но какую-то размытую боль, поволокло зигзагами куда-то в сторону, на мгновенье послышался из тьмы удивительно знакомый голос, он окликнул его по имени, коротко и приветливо, Виктор Сергеевич хотел было попросить его о помощи, или хотя бы сказать что-то в ответ, нечто очень важное, спасительное, но не успел, так как оказался втянутым в ровно пульсирующую волну холода, тогда он снова открыл глаза, увидел совсем близко холодный, темно-синий мир, намертво исполосанный снегом, но этот мир был добр к нему, ему стало легко, холод и снег выветрили из него колючую болевую накипь, снег, как огромное, рыхлое, но живое существо, подхватил его, он снова услышал голос, на сей раз совсем близко, и понял, что отвечать ничего не надобно, с изумлением ощутив, что сознание полностью послушно ему, он может сделать с ним все, что пожелает, и он пожелал позабыть наконец все, что с ним было, и позабыл, пожелал забыть названия, имена, предназначение всего, что его окружает, и забыл, и мир вновь, как когда-то давно, превратился в хаотическое скопище предметов, теней и звуков, но он был свободен от них, свободен, потом он забыл себя, в конце концов он пожелал исчезнуть, и он исчез, бесследно пропал в сумасшедшем кипении снегопада.