Владимир Цмыг - Дикая стая

Но чего только судьба не вытворяет! Право же, пути Господни неисповедимы!.. Здесь, в этой дыре, тот, о ком она думала все эти последние месяцы, после той единственной, но незабываемой ночи! Когда Степан мертвецки пьяный спал в ее квартире, она заглянула в его документы. Через несколько дней кинулась к нему, а дворника и след простыл… А теперь, надо же, притворяется так ловко, как будто видит ее впервые!

В тот день в ресторане Евдокия ждала нужного человека. Сидящие за соседним столиком двое мужчин средних лет, богато и шумно пировавшие, привлекли ее внимание. Впервые за семь лет жизни в этом чужом, громадном городе она услышала до боли родное слово «Гижига»!

Ярко полыхали мохнатые звезды, в кустах шумно вздыхали псы, возле ограды суки виляли хвостами. Смута ворвалась в душу Степана, и она томилась в растерянности. Еще вчера, лишь проснувшись, он знал, что ему делать, теперь же… В прошлом у него много было женщин, и выражению их глаз он привык доверять больше, нежели их словам… Эта красивая девица вызывала тревогу, в ней было нечто такое…

Багровая полоса света легла на утрамбованную землю, зашуршал тяжелый полог из шкур.

— Чем будешь долг отдавать, землячок? — рука рыжеволосой коснулась его плеча.

«Во–о–от, в чем все дело!..» — с облегчением вздохнул Степан. Но место недавней тревоги заняло острое чувство стыда…

— Тише ты! — буркнул он. — Никодимыча разбудишь.

— Мурло он! — ноздри Степана волнующе защекотали знакомые духи. — Козел вонючий! Всю дорогу о сексе толковал, за коленки цапал…

Молча, Степан с груди снял тяжелый крест. Собачьим клыком (да простит ему кобелек, убитый росомахой) он до блеска отшлифовал крестообразный самородок.

— И много у тебя таких самокрестов? — взвесив в руке, Евдокия на глазок определила: если это чистое золото, то ее цепочка с крестиком стоит много дешевле. Крутым бедром она касалась бородача, жарко дышала ему в щеку. Но сейчас все это тяготило его, неожиданно выбитого из привычного мира гармонии…

Придвинувшись к ограде, суки злобно скалили клыки.

— Без меня не вздумай выйти за ограду, в клочья разорвут! — предупредил он.

— Я еще в кабаке определила («Значит, она меня там подцепила, когда был с корешом!» — отметил он), что ты мужик надежный. Когда ты цепочку брал с кресла, не остановила, чувствовала, она нужна тебе для какого–то важного дела. Такие, как ты, ворами не бывают, я баба дошлая, в людях разбираюсь.

— Этот крест не вздумай показывать Никодимычу! — Степан был благодарен спасительной темноте, скрывшей краску стыда на его лице.

…Крыса теребила бороду Степана, покусывала кончик носа. Весь еще в сладком забытье, не открывая глаз, он привычно пощекотал брюшко зверька. Сгорбившись, Никодимыч сидел возле очага, над огнем покачивался закопченный чайник. Хмурый с похмелья, морщась от изжоги, он пускал сигаретный дым под навес.

— Что, без тебя никуда? — головой мотнул он в сторону ограды, где собралась вся дикая стая. Степан молчал, зачем слова, когда все и так ясно. Как и в то давнее утро в Питере, Степан видел спину девушки, разметавшуюся роскошную гриву.

Чего так боялся Степан, то и случилось, видать, чужаку помогал сам дьявол…

Проснулся Никодимыч, башка–а–а… Пока пытался сосредоточиться на чем–то одном, солнце прорвалось сквозь щель в пологе. На закопченном потолке вспыхнула колючая, искристая точка… Никодимыч бездумно уставился на нее, не замечая, что из–под медных прядей за ним следит зеленый глаз. Осторожно встав чурбан, косясь на спящих, охотничьим ножом он отколупнул белый камушек.

Когда–то на прииске в бригаде вольных старателей он не одну сотню тонн гальки и песка пропустил через свой лоток, но жар–птица фарта все время выпархивала из рук, в кулаках оставляя лишь клочья цветного миража…

Махонький камушек, но сколько в нем тараканов (золотинок)!.. Должно быть кварцевая жила, как брюхо кетины икрой, была набита самородками! Но куда волосатик спрятал вынутую из штрека породу? У стены, где висела шкура ларги, во сне скрипел зубами Степан. Точно, шкура прячет вход в выработку! Но осторожен, гад, в горном деле спец (с невольным уважением отметил Никодимыч), наверное, кварц зарывает где–то поблизости, а песчаник валит в реку.

…Степан не разрешил взять ружье, гость не стал перечить: теперь ему не с руки раньше времени цапаться с этим фальшивым каюром.

Степан из ловушки сачком выбрасывал мотки водорослей, кижучей, крабов, вьюнов, гольцов. Никодимыч дубинкой глушил рыбин, складывая в ряд на черной от крови земле, усеянной гривенниками чешуи.

О девке Никодимыч уже не думал, золотое сияние заполонило сознание. А ежели этот хмырь и зимой будет вести проходку? Из кварцевых «карманов» выломанных самородков у него, видать, полно, где–то рядом с пещерой прячет. Пещера — это расширение на выходе жилы, самое богатое золотом место! Но почему именно этому волосатику жила открылась! Кто он такой? Откуда взялся? Его я никогда прежде не видел, хотя все побережье — от Чайбухи до Эвенска, как свои пять пальцев, знаю! Золото ему, собаки его, теперь вот и девка, только увидела, и глаз уже с него не сводит… Должна же быть на свете какая–то справедливость! Долина эта теперь проклятое место, местные ее стороной обходят. А картечи у меня на всех хватит… Черт возьми, меня же с девкой в Чайбухе видели, когда она в лодку садилась! К тому же родне из Магадана непременно телеграммку отбила о скором приезде. Не–ет, это дельце надо потоньше обстряпать… Судьба, наконец, подарила мне единственный шанс, и я уже его не упущу! Жить осталось от силы пару десяток лет, и растрачу я их с толком, наслаждаясь каждым днем, каждой ночью! Рыжих, белокожих сучек буду пачками покупать…

Ненависть к красоте, которая ему недоступна, вдруг желчью подступила к горлу. Злоба усилена еще тем, что красотою он может овладеть лишь обманом, или же за деньги, да и то на короткое время…

…В майке и шортах, босоножках на босу ногу, Евдокия быстро приготовила обед. Уха из вкуснейших хрящевинных лососевых голов, тушеные подберезовики с жирными кижучевыми брюшками, брусничное варенье к чаю.

От спирта и вкусной еды у Никодимыча поднялось настроение. Поковырявшись ногтем в зубах, сыто рыгнув, он спросил:

— Евдокия, почему в свой поселок не едешь учительствовать?

Рыжеволосая саркастически усмехнулась: «Каков козел вонючий, даже тон выбрал этакого простецкого мужичка!» Для пущей важности кинув несколько фраз на английском, она ответила:

— Что мне в этой дыре делать, да и кого учить, не тебя ли?

От звука чужой речи Никодимыч невольно, уважительно подобрался, в нем еще шибче засвербела жажда — во что бы то ни стало застолбить этот участок земли.