Андрей Агафонов - Somebody to Kill

Вот уже час я смотрю на нее как на дочь, и мне это начинает надоедать.

Мы сидим в привычном помещении без окон, много кожи, много маленьких лампочек, стол с едой и столик с зеркалом. На ней какая–то одежда, но я смотрю не на одежду. Оливковая кожа, волосы сзади собраны в хвостик, полные красные губы, крупноватый нос, блестящие темные глаза. Волоски на руках. Начало грудей. Голый живот. Белые носочки. Я что–то говорю. Она смеется.

​ — Так ты здесь работаешь?

​ — Подруга работает, она администратор зала.

​ — Зала?..

​ — Это там, — она показывает за спину, — я оттуда пришла!

Смеется. Зубы красивые, крупные, белые, ровные. Розовый язычок мелькает между зубами.

​ — А я оттуда, — машу в направлении потолка, — и туда.

Показываю вниз, на ковер.

​ — Ты смешной! И милый.

​ — Ты хорошая, — говорю я.

​ — Я обычная.

​ — Не спорь, я умею отличать, хороший человек или плохой. Или добро от зла. Тебе сколько?

​ — Я не помню. Чем занимаешься?

​ — Будешь еще?

Мы вынюхиваем по дорожке. Она пристукивает трубочкой.

​ — Осторожно! Это очень дорогая трубочка теперь, — шучу я.

​ — Так чем ты занимаешься?

​ — Я мужчина, — говорю я, — ты девушка. Чем мы тут занимаемся?

​ — Не знаю…

​ — Иди сюда, — говорю я.

Она послушно поднимается со своего кресла и встает передо мной. Невысокая. Даже сидя, я смотрю ей в вырез. Она подходит ближе. Я сжимаю ее ноги своими коленями. Пальцами берусь за края ее блузки, тяну вверх. Выпрыгивают грудки — небольшие, с маленькими розовыми сосками. Она гладит меня пальцами по затылку. Слышу, как она дышит. Все так серьезно. Я беру в рот сосок, чуть сжимаю зубами. Она вцепляется мне в затылок, ее ноготь впивается мне в кожу.

​ — Ты что делаешь, сука!

​ — Что-о?!

Она вырывается, я хватаю ее под колени и валю на ковер.

​ — Тебе не нравится, что я назвал тебя сукой? Прости, солнышко! Прости, милая! Лежи, с-сука!

Она пытается кричать. Я зажимаю ей рот. Музыка становится громче. Some! Body to lo–ove! Some! Body to lo–ove! Перед глазами мелькают желтые и красные пятна. Я проваливаюсь куда–то.

Меня хватают чьи–то руки, поднимают, одевают. Ведут. Меня опять куда–то тащат. Я оглядываюсь и вижу на ковре то, что осталось. Меня поражает жестокость моих спутников. Они как будто не видят ее. Как будто ее и не было. Они не смотрят на нее. Уже в двери я почти выскальзываю из железной хватки охранника и ору:

​ — Эй! Эй! Она там вообще как?

​ — Идите в машину, Олег Михайлович.

​ — Она живая?

​ — Идите в машину!

На экране — симпатичная холодная ведущая в розовом.

​ — С заявлением по поводу похищенной и убитой школьницы сегодня выступил губернатор области Олег Смолин.

Губернатор в темном пиджаке и белой рубашке. Лицо больное, мешки под глазами. Голос хриплый, но на высотах звенит. За спиной — задник с надписью «Администрация …ской области» и гербом. В кадре — несколько микрофонов.

​ — Нас часто обвиняют в том, что мы неправильно ведем дела. Мы не той партии. Мы грубые. Мы готовы договариваться с уголовниками, с ворами. Да, мы готовы. С ворами! Но не с убийцами и насильниками. Мы готовы говорить с настоящими мужиками. Что в этом понимает человек, который сегодня приехал, завтра уехал? Все эти люди, которые не могут даже с дивана встать, с кресла встать. Что они могут сделать? Они могут только возмущаться и гадить. Работа не делается в белых перчатках. Любая работа — это кровь и пот. И грязь. И я вам гарантирую. Я отвечаю. Мы будем работать сутками. Но тех, кто убил эту девочку, мы найдем. И порвем. До суда не доживут. Спасибо, у меня все.

​ — Выступление губернатора уже вызвало возмущение у правозащитников. Известный адвокат Марк Белецкий заявил, цитирую, что «подобные призывы к самосуду со стороны представителя власти, более того, апология самосуда и самооправдание — это страшно. Это в очередной раз демонстрирует нам, в какой стране мы живем». Вместе с тем, впервые за всю избирательную кампанию рейтинг действующего губернатора поднялся выше, чем…

Последние слова ведущей тонут в грохоте аплодисментов, звоне стекла и воплях. Сотрудники штаба губернатора чокаются, обнимаются, тискают друг друга в объятиях.

​ — Никитин, сука, это твой лучший текст! — орет главный технолог, хватая за уши своего сотрудника, одного из тех двух ночных креативщиков.

Пустая тихая пенсионерская квартира. Старый телевизор 4 на 3. В воздухе как будто висит запах лекарств. Слышен плач и причитания. В расфокусе какие–то люди суетятся у постели. На стене — фотографии детей разного возраста, мальчика и девочки. В девочке мы узнаем убитую школьницу.

Серый дом. Тот же сюжет по ТВ. В кабинете двое — известный нам молодой человек и хлыщеватый старичок в богемном пиджаке.

​ — Что думаешь? — осторожно спрашивает старичок.

​ — Что думаю? — от хорошей прически осталось воспоминание, глаза у молодого красные, рот кривится от сдерживаемой истерики. — Что думаю?! Я убью этого пидараса, я сам его убью! Я убью его-о!..

Он нервно рыдает, колотит руками по столу. Старичок в растерянности зажмуривается.

Отец говорит мне:

​ — Ты все равно туда пойдешь?

На нем белая рубашка с коротким рукавом, которую носят поверх, а-ля пятидесятые, какие–то брюки, которые хочется назвать чесучевыми, волосы зачесаны копной назад. Совсем седые. Я вижу за его головой сияющее синее небо, по которому разбросаны гламурные белые облака. За спиной отца — уходящая в бесконечность Аллея Героев, с белыми гипсовыми статуями. Красная и желтая листва деревьев, ветер треплет волосы ему и мне. Я оборачиваюсь. Передо мной высокое крыльцо Дома правительства. От подножия до высоких дубовых дверей выстроилась очередь. Телевизионщики, газетчики, какие–то странные люди в свитерах. На входе всех прогоняют через рамку металлоискателя. В холле толкотня и душно. Лица полицейских лоснятся. На них черная форма, металлические знаки различия посверкивают в полосах света.

Рядом с металлоискателем мужчины в костюмах снимают с крючка цепь, жестами подзывают меня.

​ — Вы из «Ведомостей»?

​ — Да, — говорю я и протягиваю удостоверение и аккредитацию до 2015 года.

​ — 15 этаж, пожалуйста, — равнодушно говорит один.

​ — Я знаю.

Зайдя в лифт, я вижу в зеркале себя — всклокоченного, в светлом пиджаке с темными пятнами подмышками. Я расстегиваю пуговицы на пиджаке, за ремнем слева мелькает рукоятка пистолета.

На пятом этаже лифт останавливается, в него заходит мой друг.

​ — Ты что здесь делаешь? — спрашивает он. — Тебя же уволили.

​ — А кто знает? — смеюсь я. Мы едем дальше. Я вижу, как пот бежит по его лицу.