Уильям Каглин - Доказательство умысла (в сокращении)

— По-моему, ты упускаешь из виду еще одну возможность.

Я тяжко вздохнул:

— Понимаю, к чему ты клонишь. А что, если ее убил кто-то другой, правильно? Все, что нам требуется, — это отыскать злодея и — вуаля — освободить невиновного.

Глаза Лайзы вспыхнули:

— А что в этом такого уж глупого?

— Да ничего. Просто так не бывает. Защитникам никогда, никогда не удается проделать что-либо подобное. Даже если предположить, что ее убил кто-то другой, ты хотя бы отдаленно представляешь себе, во что обойдется наем команды детективов на полный рабочий день?

— Ну хорошо, давай просто подумаем, — предложила Лайза. — Если Майлз невиновен, зачем он состряпал такие явно лживые объяснения случившегося?

— Вот ты мне и скажи. Вижу, ты успела поразмыслить об этом.

— Он кого-то выгораживает. Думаю, Леон Праути действительно видел человека, выходившего из дома Майлза. И думаю, что Майлз знает, кто убил его жену. Но по какой-то причине считает себя обязанным защитить его.

Мысль была привлекательной. Хотя, разумеется, юридический ландшафт усеян телами защитников, которые потерпели фиаско, купившись на подобные россказни.

— Лайза, я не хочу лишать тебя праздника, но мы сильно ограничены в средствах. Каждый цент, который мы потратим на бесплодные поиски, мы могли бы израсходовать на свидетеля-эксперта. А если нам и удастся выиграть этот процесс, то только с помощью таких свидетелей.

— У тебя ведь есть я, — сказала Лайза. — Я и буду твоим детективом.

— Существует масса других дел, в которых я мог бы использовать твои таланты с куда большей пользой.

— Брось, пап. Дай мне всего-навсего две недели. Какой от этого может быть вред?

Я вздохнул:

— Неделю. И ни днем больше.

Лайза, потянувшись через стол, поцеловала меня в щеку:

— Ты самый лучший отец в мире!

— Завтра прямо с утра нам нужно будет поговорить с Майлзом, — сказал я. — Это поможет тебе выяснить, с чего лучше начать.

Преступления в округе Керри случаются нечасто, и потому окружная тюрьма занимает лишь одно крыло ведомства шерифа. Уже в десять утра мы с Лайзой сидели напротив Майлза за столом, в сыром помещении без окон — комнате для допросов.

— Майлз, — начал я, — мы вдвоем ведем ваше дело, и нам обоим необходимо узнать побольше о вашей прежней жизни. Расскажете?

Майлз пожал плечами:

— Родился здесь, в Пикерэл-Пойнт. Родители — нищие работяги. Папаша работал в доках, на соляном заводе, ну и так далее. Мама была уборщицей. Я дождаться не мог, когда мне удастся выбраться из этого вшивого городишки.

В шестнадцать бросил школу. Разъезжал по стране. Мыл машины и ресторанные столики, водил грузовики. И все время писал. Однажды, оказавшись в небольшом городке, сочинил пару рассказов или половину романа, уже не помню, послал это дело в издательство, тут у меня кончились деньги, и я перебрался в другой город — как раз когда мне начали присылать отказы. В 68-м добрался до Нью-Йорка и там наконец продал свой первый роман. Встретил Диану. Женился.

— Давайте остановимся на этом, — сказал я. — Когда это произошло?

— Продажа первого романа? По-моему, в 69-м.

— А на Диане вы женились…?

— В том же 69-м.

— Как приняла вас ее семья?

Он снова пожал плечами:

— Скажем так, от радости они не умерли. Отказались от Дианы. Вот так, хлоп и все. — Он щелкнул пальцами. — Это свора богатых эгоистичных подонков. Впрочем, все они уже умерли. Кроме Роджера.

— Роджера?

— Ее брата. Гад первоклассный. Гротон, Гарвард, Кембридж, мистер Культура, мистер Я-Объехал-Весь-Свет. За всю жизнь палец о палец не ударил. Он обошелся с Дианой как с дерьмом, а вот она всегда его любила. — Майлз начал злиться. — Нет, неправильно. Там, скорее, было что-то вроде любви, переходящей в ненависть. Очень тесная связь.

— А после того, как он — ну, скажем, отвернулся от нее?

— Она почти не упоминала его имени. А если упоминала, в глазах у нее появлялось странное выражение.

— После того, как родные от нее отказались, ее финансовое положение изменилось?

— У нее имелся небольшой трастовый фонд, на который они не могли наложить лапы, но в остальном Диана осталась без денег. Послушайте, мы не можем поговорить о чем-нибудь другом? Меня эти семейные дела вгоняют в дурное настроение.

— Хорошо. Итак, вы поженились, жили в Нью-Йорке. Что дальше?

— Это было самое счастливое время моей жизни. Я писал, мои книги издавались. Книги расходились не совсем как горячие пирожки, однако меня это устраивало. Я и не думал никогда, что окажусь таким везучим, преуспевающим сукиным сыном, каким стал сейчас. — И Майлз обвел тюремную комнату руками в наручниках.

— А почему вы вернулись сюда?

— А почему бы и нет? — улыбнулся он. — Я вернулся большим человеком, господином над людишками, которые унижали меня, когда я был мальчишкой. В середине 70-х денег у меня было полно. Я купил большой старый дом на Риверсайд. Мы много путешествовали — Индия, Африка, Япония.

Майлз уставился в потолок.

— Мы были хорошей парой. Я сочинял, Диана… Диана возилась в саду, читала, стряпала, писала акварелью. Хотя по большей части мы просто жили. Каждый наш общий день я воспринимал как подарок. — На миг он нахмурился. — Вот чему научила меня Диана — любое мгновение может быть маленьким драгоценным камнем. Потому я и чувствую себя, прожив с ней тридцать лет, человеком, которому выпало великое счастье.

Лайза вытерла глаза тыльной стороной ладони:

— Как это прекрасно.

— Обвинитель считает деньги мотивом убийства, — сказал я. — Расскажите нам о страховке.

Майлз презрительно поморщился:

— Это же смешно. Я купил ей этот страховой полис двадцать лет назад. Пятьдесят косых. Если бы я собирался убить Диану ради денег, я застраховал бы ее жизнь — ну, хоть на миллион, что ли.

— Вы говорили, что она владела трастовым фондом, — сказал я. — Не расскажете о нем поподробнее?

Майлз покачал головой:

— Вам это может показаться странным, однако я, честное слово, ничего о нем толком не знаю. Может, это свойственно всем женщинам, выросшим в богатстве, но Диана не любила говорить о деньгах. Я знаю только, что фонд приносил какой-то доход. Пока мои книги хорошо продавались, она тратила эти деньги на свои увлечения и одежду. В последние несколько лет мы жили на доход от фонда. Но что должно было случиться после ее смерти — стану ли наследником я или еще кто-то, — я, ей-богу, не знаю.

— Она оставила завещание?

— Да. Я ее единственный наследник. Хотя этот самый фонд был учрежден ее отцом, или дедом, или еще кем-то. И, насколько мне известно, существует некая оговорка, которая не позволяет мне унаследовать эти деньги. Поговорите с ее нью-йоркским адвокатом. Он работает в фирме, которая называется «Ширман и кто-то там еще».