Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

В кресле, во главе стола, куда не стыдно было бы посадить и лорда, сидел вполне советский полковник в распахнутом кителе с голубыми петлицами и читал «Правду».

— Папочка, — сказала Аля. — Познакомься — это Сергей Николаевич Панаев, мой большой друг и очень хороший художник.

— Что-то ты больно веселая, — посмотрев на Серегу скорее сочувственно, чем неприязненно, произнес полковник, — вроде бы вчера ревела, истерики закатывала по Владиславу.

— Это было вчера! — жестко отрезала Аля. — А сегодня — это сегодня. Я иду помогать маме. А ты, папочка, пожалуйста, будь повежливее, если можно.

И ушла. Серега остался один на один с полковником. У него, как у многих, кто служил в армии, к старшему офицерскому чину было какое-то подсознательное уважение. Например, ему казалось неудобным садиться без разрешения. Да и стоял-то Серега едва ли не навытяжку. Странно, но «Зинкин кап-раз таких ощущений у Серега не вызывал. Должно быть, потому, что в родном доме Панаев все-таки чувствовал себя хозяином.

— Садитесь, Сергей Николаевич, — пожалел его полковник, — в ногах правды нет.

Серега уселся, ко ощущение неловкости не проходило. Полковник продолжал просматривать «Правду». Что-то ему явно в ней не нравилось, он то и дело кривил рот и хмыкал. Потом вчетверо сложил газету, положил на стол и спросил:

— Давно с Алькой крутите?

— Нет, — признался Серега, — недели еще нет.

Полковник улыбнулся, видно, Серегина прямота понравилась.

— Она вообще-то не такая уж… — полковник подобрал слово помягче, — гулена. Умная девка, толковая, а повертеть хвостом любит. Вы с какого года?

— С сорок девятого.

— А я с сорок второго. Почти ровесники. Не поздновато ли за девчонками бегать?

— Наверное, — вздохнул Серега, и ему стало неловко.

— Да нет, вы не подумайте, — поспешил сгладить полковник, — она не маленькая, сама зарабатывает, должна соображать, что делает. Есть хуже. Бывают, вон, интердевочки всякие. Мне только вот неприятно, что она, не успев одного схоронить, к другому бегает. Значит, любви у ней не было, верно?

— Не знаю. Я как-то не спрашивал. Сейчас жизнь такая, Иван… — Серега вспомнил, что у Али было отчество Ивановна. Извините, отчества не знаю.

— Валентинович.

— Жизнь такая, Иван Валентинович.

— Это понятно. Все чего-то ждут, а чем кончится — черт его знает. Тут, когда Владислава убили, Алька чуть с ума не сошла. Заперлась в комнате, час сидела — мы уж думали — не сделала бы какой дури. Потом вышла, утерлась и — на машину. Куда уехала — не сказала. Двое суток где-то носилась. Приехала — вроде даже веселая. Потом опять на целый день испарилась. К похоронам готовилась. Вчера весь вечер проревела в голос. Сегодня уехала с утра, вроде на похороны, а сейчас, к вечеру — уже веселая. Вы-то Владислава знали?

— Знал. Мы вместе учились. Когда я с женой разошелся, он на ней женился.

— А теперь, значит, наоборот… У вас, у художников, так принято, что ли?

— Да нет. Просто так вышло.

— Нам Владислав нравился, — Иван Валентинович достал пачку «Беломора» и предложит Сергею покурить. Серегины папиросы остались в пальто, и он принял в дар демьяновский «Беломор». Сели у приоткрытого окна. Полковник продолжил: — Да. Нравился нам Смирнов. Вежливый, да и не мальчик. Деловой, пробивной, легкий на подъем. Тут у Альки еще с института крутилась публика — ребята, девчонки. Собирались, болтали, громыхали. А он их сгарбузовал в «Спектр». Всего ничего времени прошло — а уже миллионами ворочают, на инвалюту торгуют. Бригады по всей стране ездят; там выставка, там аукцион, там чего-то оформляют… Раньше я летал много, да и сейчас вот опять переводят, однако Алька за этот год столько налетала и наездила — ужас! А волновались мы! Сами знаете, сейчас везде неспокойно. Думали, может, поженятся они с этим Владиком. Так что вот… Вообще-то знали, что он женат, они даже были тут разок вместе. Елена Андреевна, кажется?

— Да, — кивнул Серега, — это моя бывшая жена.

— Сейчас-то как с ней?

— Никак, — пожал плечами Серега, — разошлись как в море корабли. Виделись, когда вместе с Алей они приезжали после гибели Владика.

— И больше не женаты?

— Нет.

— А с Александрой собираетесь расписываться?

— Не знаю, Иван Валентинович, — откровенно сказал Серега. — По-моему, она к этому не стремится. Вольная она слишком. Увлечение у нее. Боюсь, что пройдет. — А у вас?

— У меня… У меня это подарок судьбы. Такое не каждому выпадает. Что будет дальше — не знаю.

— Она нам говорила, что вы такие картины пишете, что иностранцы их за бешеные деньги берут.

— Одну пока взяли, да вот вторую кооперативу продал. Буду третью писать.

— И сколько же это всего на рубли?

— Много. Тыщ пятьдесят чистыми.

— Ого! — удивился полковник. — Значит, обеспеченный? Машина, дача — не проблема.

— Мне не надо. Машину я водить все равно не умею. Меня вон Аля прямо с работы сюда увезла. Я и не ожидал, что у вас окажусь. Домосед я, одним словом.

— Родители живы?

— Нет. Отец в семьдесят пятом умер, мать — в восемьдесят пятом. Фронтовики.

— А у меня отец и мать живы, — как-то виновато произнес полковник, — это ведь отцовская квартира. Как в Москву его перекинули, так и получил. Сейчас с дачи не вылезает, и мать там же. Огородик у них там, сад. Участок большой, генеральский. Круглый год живут, а мы только наведываемся. Мама иногда еще приезжает чуть подлечиться. Ноги побаливают. А батя — нет. Тот сказал, что помирать будет — не поедет. Семьдесят в этом году стукнуло. Тоже фронтовик, герой Союза. Двадцать лично сбитых и шесть в труппе. А мать до войны была парашютисткой, мастер спорта. Но на войну не попала, замуж в сорок первом вышла, забеременела, а в январе, когда немцев от Москвы гнали, я родился. Батя в ПВО тогда был, можно сказать, дома. Только мы тогда, конечно, не здесь жили.

— У меня мать снайпером была, — сообщил Серега, — тридцать два фрица уничтожила. Отец комбатом был.

— Значит, тоже из военных? — улыбнулся Иван Валентинович.

— «Мы все войны шальные дети…» — процитировал Серега.

— Да, повезло тебе, — сказал полковник, переходя на «ты», — мог бы и не родиться.

— Да и тебе тоже. До войны разное могло случиться.

— Я Победу помню, — Иван Валентинович вздохнул, — мать меня на улицу вынесла, когда салют был. Кто плакал, кто смеялся, песни пели — и ракеты во все небо! А бомбежки не запомнил. Мать рассказывала, как в метро прятались, а я не помню.

Появилась Аля, принесла блюдо с салатом, тарелки достала из буфета.

— Помочь? — предложил отец.

— Садите, сидите. Справимся!

Аля убежала.

— Детей у тебя нет? — поинтересовался Иван.

Серега замялся, говорить про Олечку с Гавайских островов не хотелось.