Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Спорт, между прочим, — возразил Серега с таким ученым видом, что сам испугался, — снижает либидо.

Откуда у него всплыло это самое «либидо», из каких глубин памяти, Серега спьяну даже не поинтересовался.

— Вы были спортсменом, — вздохнула Джулия с такой тонкой иронией, что ее кто хоть разглядел бы. — А вы не боитесь, что Серджо ее… как это по-русски?

— Уведет? — Серега предложил Джулии этот глагол, хотя на языке ворочались какие-то другие, более точные, но менее приличные.

— У-ве-дет… Опять идиома, так? Все-таки некоторые вещи я еще не усвоила. «Увести» — это я знаю, под арест, в тюрьму, в плен. Почему-то все время какое-то насилие. У вас эта приставка «у» очень страшная: «у-бить», «у-гробить», «у-тащить», «у-вести». Ой, как я залезла в филологию! Значит, вы не боитесь, что он ее уведет?

— А вы? Все-таки вы его невеста.

— Невеста — это когда замуж, так? Мы это не решали еще. Мы вообще надоели очень друг другу. Иногда очень любим, неделю, две, три… Потом — устали, скучно. Он идет к своим друзьям, я — к своим. Что делаем — рассказываем, когда снова хочется вместе. Даже если у него там была женщина, а у меня — мужчина. Это отдых — и все. Иногда, — тут Джулия понизила голос до шепота, — бывает прямо так… Вместе, рядом, ну как это по-русски — не знаю. У меня мужчина — у него женщина. Прямо тут… Я откровенна, так?

— Безусловно, — отвечал Серега и добавил: — Вообще, вы мне нравитесь, и все сильнее…

При последних словах он несколько сильнее, чем прежде, привлек к себе итальянку, так, чтобы ощутить мягкость и упругую теплоту груди. «Ничего шарики, почти как у Люськи… — отметил Серега про себя. — И вся она гладенькая такая, ласковая, на ребро не наткнешься…» Как бы перехватываясь, аккуратно переместил руки с ее талии чуть пониже. Варенки слишком широки, глазом-то не усмотришь. Круто, круто замешено тесто. Да, похоже, если еще по рюмке — не удержаться!

Аля, положив свою стриженую головку на плечо «веденецкого гостя», слушала с томной улыбкой какие-то куртуазности или непристойности, которые пылко шептал Серджо ей на ухо. Изредка она бросала на Серегу какой-то странный, не то тревожный, не то вопросительный взгляд. То ли ей хотелось, чтобы Серега размазал итальянца по стене, то ли она, наоборот, опасалась, как бы он не натворил глупостей? А может быть, она просто спрашивала: «Можно, я пошалю? Ты не будешь сердиться?» Или ей было не так уж просто видеть, как Серега обменивается с Джулией нежными взглядами? Черт его знает!

Танец закончился. Джулия и Серджо уселись за столик, а Серега и Аля решили поменять пластинку.

— Мы уже тискаемся? — спросила Аля, когда диск завертелся и звуки понеслись из динамиков, словно поток расплавленного металла.

— А как ты?

— Уверена, что ты сейчас выбираешь, правда?

— А ты уже выбрала?!

Аля не ответила, она дергалась в ритме хэви-метала.

Серега даже и не пытался изобразить что-нибудь подобное, просто переминался с ноги на ноту и потрясывал руками. Может быть, он иногда и попадал в ритм, но не часто.

Металл прошел, пошло нечто плавное, и Серега с нежностью привлек Алю к себе, скосив глаза на Джулию и Серджо, которые, сидя за столом, приложились к стаканам, наполнив их красным — кажется, «Киндзмараули». Серега слабенько погладил Алю по лопаткам. Она потерлась щекой об его щеку и прошептала виновато:

— Серенький. Мне это надо… Ты прости, ладно? Только не надо скандала, ладно? Если ты против, то я сейчас их прогоню, ну или совру чего-нибудь. Это дело, ты понимаешь, дело?!

— Ты что, в интердевочки по совместительству хочешь? — прошипел Серега и вообще-то ожидал получить за это оплеуху.

— Ну не дури, если можешь?! — умоляюще произнесла Аля. — Я не могу тебе все объяснить, это очень долго и стыдно объяснять. У тебя что, брезгливость, что ли? Или ты боишься СПИДа?

— Боюсь, — кивнул Панаев, хотя он ни СПИДа, ни черта, ни дьявола не боялся. Он просто-напросто представил себе, как вот эта самая Аля лежит, извиваясь, — в объятиях Серджо.

— Ты ревнуешь? — спросила Аля, и, хотя это было именно так, Серега вдруг сказал:

— С чего ты взяла? Я все понимаю, хочешь расслабиться, а может быть, действительно, у тебя еще какие-то дальние планы. Или вообще ты — героиня невидимого фронта, а это — шпион мирового империализма, загрязняющий радиацией нашу чистейшую в мире окружающую среду… Ты выбрала, я так понял? Значит, мне — Джулию? Куда ее увести, а?

— А ты злой, — Аля с изумлением взглянула, на Панаева. — Ох, какой ты злой, оказывается. У тебя пистолет при себе?

— Нет. Не решился взять, и слава Богу, а то здесь уже лежали бы трупы.

— Поцелуй меня, — попросила Аля, — в губы!

Серега послушался, прижал ее к себе, приник к липким, сладковатым от помады и вина губам и крепко, насколько дыхания хватило, поцеловал.

— Ну, ты сумасшедший, — обвисая у него на руках, пробормотала Аля. — Ты бестия и гадский гад. Меня тянет к тебе, тянет. Идем!

Она схватила Серегу за руку и повлекла за собой, торопливо, жадно. Серега успел только заметить удивленный взгляд Серджо, усмешку Джулии и услышать брошенные Алей на ходу слова:

— Мы скоренько, не скучайте без нас, будьте как дома.

Пройдя несколько шагов по слабо освещенному коридору, Аля втолкнула Серегу в какую-то дверь, повернула вертушку замка и, жадно дыша, бросилась в глубь комнаты, где в отсветах уличных фонарей, пробивавшихся сквозь неплотные тюлевые гардины, была видна широкая тахта, покрытая ковром.

— Сюда, сюда, — пробормотала она, опрокидываясь на тахту, — быстрее!

Трудно было вспомнить, в какой последовательности происходило все, что было дальше, в течение быстролетных нескольких минут. Серега оказался между обнаженных и широко раскинутых Алиных ног, которые жадно играли под ним, а Алины ритмичные стоны оглушали его и возбуждали. Жаркая и бешеная, бессвязная и бестолковая речь — бормотание сбивалось на хрипы. Потом скрежет зубов…

— Ну, все, — роняя руки в стороны, выдохнула Аля. — Я выгорела.

Серега поднялся, застегнулся. Аля лежала, неподвижно распластавшись, как морская звезда.

— Я спятила, — прошептала она, не раскрывая глаз, — а ты дикий, бешеный зверь. Чудовище-экстрасенс.

— Почему?

— Потому что ты меня загипнотизировал. Не знаю как, но я всем разумом хотела угодить Серджо. Ведь он мне нужен. Очень нужен.

— Ты пьяна. У тебя идея-фикс.

— Ну да! Я в норме, не больше. Хочешь, я скажу правду? Хочешь?!

— Ну, скажи.

— Я хочу уехать, очень хочу уехать отсюда. У меня в загранке нет никого, но есть кое-что, чтобы там жить. Я моту ускорить все, если с ним распишусь. Фиктивно, фактически или черт-те как — только быстрее. И знаешь, почему? Потому что ты меня напугал. Я уже начинала верить, что здесь, у нас, может быть так, как там. Но ты мне сказал — помнишь? — что у нас, может быть, все еще перевернется. Или будет гражданская война. Или погромы, или грабеж… Я боюсь. Очень боюсь. Ты видел, как сейчас на нас смотрят те, у кого нет того, что есть у нас? Они же ненавидят нас, ненавидят! Все — и аппарат, и работяги, и прочие. За что?!