Бернар Миньер - Круг

Сыщик смотрел на водомерку, перебиравшую длинными изящными лапками по поверхности озера. «Она остается сухой — совсем как мой собеседник», — подумал Сервас.

— Не беспокойтесь, я возьму ответственность на себя.

— Ответственность! — язвительным тоном передразнил прокурор. — Если вы облажаетесь, спросят все равно с меня! Я не приказал Сарте лишить вас полномочий только потому, что Лаказ просил не делать этого. ( «Боится огласки», — подумал сыщик.) Последнее предупреждение, майор. Больше никаких контактов с Полем Лаказом без разрешения вышестоящего начальства. Вам ясно?

— Более чем.

Он убрал телефон и промокнул лоб. У него чесались подмышки и спина — не спасало даже соседство с прохладным ручейком.

Внезапно его рот наполнился горькой слюной, и он едва успел наклониться, чтобы не заблевать ботинки.

Циглер ослабила жесткий воротник форменной рубашки. В кабинете было невыносимо душно, хотя она настежь распахнула зарешеченное окно. Никому не пришло в голову починить кондиционер, пока она была в отпуске. Денег на то, чтобы заменить старенькие компьютеры и установить быстрый Интернет, тоже не выделили, так что на получение фотографий подозреваемого уходило не меньше шести минут. Один из подчиненных Ирен был на больничном, другой — в отпуске, подстригал лужайку перед домом.

Вот так и живет провинциальная бригада жандармерии.

Обстановка весьма типичная для жаркого утра на излете весны: шеф в отсутствии, сотрудники расслабились, не слишком усердствовали с делами, а теперь злятся друг на друга. Все, кроме Циглер, были старожилами бригады и за месяц отсутствия нового шефа успели вспомнить, насколько легче протекала жизнь без нее. Циглер знала, что у подчиненных есть все основания для недовольства: штат недоукомплектован, приходится дежурить по ночам, в выходные и праздники, зарплату не повышают, семейной жизни никакой. А еще — устаревшее оборудование, обветшавшие помещения и изношенный автопарк, а политики ходят гоголем и обещают сделать борьбу с преступностью главнейшим делом жизни! В розыске Циглер привыкла быть «одиноким ковбоем»; теперь ей придется сделать над собой усилие и собрать слаженную команду.

«Придержи лошадей, старушка. Ты иногда бываешь редкостной занудой. И не забудь принести завтра утром круассаны. Может, мне еще и в сортире ими поруководить?»

Ирен хихикнула, взглянула на стопку папок на столе и нахмурилась: кражи из автомобилей, езда в пьяном виде, грабежи, угоны, нанесение ущерба окружающей среде. Пятьдесят два зарегистрированных преступления — и всего пять раскрытий. Гениально. Она гордится своим личным рекордом, как-никак 70 % — выше, чем повсюду по стране. Сейчас ее больше всего волновали два дела. Первое — об изнасиловании. Единственное, что им известно, — это марка, цвет машины и наклейка на заднем стекле, детально описанная жертвой. Она сразу поняла, что ее подчиненные не хотят слишком утруждаться и намерены ждать появления новых элементов, пока дело не сдвинется с мертвой точки.

Вторым было дело банды, специализирующейся на краже банковских карточек. Преступники много месяцев назад действовали в их районе, используя технику так называемой «марсельской петли». В банкомат засовывали кусок игральной карты, пачку из-под сигарет, билет на автобус или метро, чтобы кредитная карта застряла в приемнике. Один из преступников, изображающий сотрудника банка, подходил к жертве и предлагал несколько раз набрать пин-код, после чего приглашал пройти в здание и забрать карту, которую якобы проглотил банкомат. Сообщник хватал карту и успевал снять деньги и сделать покупки до того, как ее блокировали. Циглер заметила, что за четырнадцать месяцев преступники три раза «задействовали» один и тот же банкомат, что не могло быть простой случайностью. Она записала на листке бумаги:

«Устроить засаду. Проверить совершенные операции».

Дверь в кабинет была приоткрыта, и Циглер услышала, как один из ее людей ворвался в комнату и возбужденно воскликнул:

— Вы только послушайте, парни!

Она решила, что одно из многострадальных дел наконец-то сдвинулось с мертвой точки, но продолжение ее разочаровало:

— Судя по всему, Доменек решил поставить Анелька на игру с Мексикой.

— Вот дерьмо, быть того не может! — возмущенно заорал кто-то.

— И Сидни Гову тоже…

Ответом стал стон разочарования. Циглер подняла глаза к потолку, под которым крутились лопасти огромного вентилятора, разгоняя горячий воздух. Ее мысли вернулись к статье в газете, купленной в аэропорту. Папки с делами ждали ее возвращения целый месяц, подождут еще немного. Ей нужно кое-кого повидать.

Марго сворачивала сигарету, зажав в зубах мундштук, и то и дело поглядывала на другой конец двора, где кучковались второкурсники. Сегодня она едва дождалась окончания лекции ван Акера, хотя обычно ей было очень интересно на этих занятиях. Особенно когда профессор пребывал в дурном расположении духа — то есть почти всегда. Франсис ван Акер был садистом и деспотом и обладал сверхъестественным чутьем на посредственность. Франсис ван Акер ненавидел заурядных людей. Еще он терпеть не мог трусов, соглашателей и раболепных подпевал. Когда случался «плохой» день, он находил козла отпущения, и по аудитории распространялся запах крови несчастного. Марго наслаждалась видом перепуганных однокурсников. У них развился такой инстинкт выживания, что, как только преподаватель появлялся на пороге, каждый точно знал, собирается ли акула охотиться. Марго, как и все остальные, узнавала настроение ван Акера по взгляду голубых глаз и оскалу тонких губ.

Подлизы ненавидели ван Акера. Ненавидели и боялись. В начале учебного года они совершили трагическую ошибку, уверившись, что сумеют умаслить преподавателя своими «курбетами». Увы, профессор не только оказался нечувствителен к лести в любых ее проявлениях, но и заставил их дорого заплатить за ошибку. Больше всего он любил охотиться на тех, кто компенсировал недостаток способностей (по меркам марсакской элиты, разумеется) излишним рвением. Марго в их число не входила. Девушка не знала, ценит ли ее ван Акер за то, что она дочь своего отца, или потому, что в тех редких случаях, когда он, так сказать, «пробовал ее на зуб», она отвечала тем же. Франсису ван Акеру нравились те, кто умел давать отпор.

— Сервас, — сказал он этим утром, заметив, что мысли Марго витают где-то очень далеко, — мой рассказ вас совсем не интересует?

— Ну что вы… конечно, интересует…

— Так о чем я говорил?

— О консенсусе, существующем вокруг некоторых произведений, и о том, что, если на протяжении веков множество людей сходились во мнении, что Гомер, Сервантес, Шекспир и Гюго — мастера высшего разряда, значит, фраза «на вкус и цвет товарищей нет» — софизм. Если принять за данность, что равноценности не существует, то дешевка, которую реклама втюхивает публике как искусство, массовое кино и повсеместный меркантилизм, не может быть приравнена к великим творениям человеческого разума, а элементарные принципы демократии неприемлемы в искусстве, где лучшие осуществляют безжалостный диктат над посредственностями.