Илья Бушмин - Ничейная земля

— И чего шишка сказала?

— Чего… Райкомовская тварь заявила, что в Замаячном, видите ли, незаконно построенный жилой фонд. Что-то вроде того. И в их документах, мол, ничего не проходит и не числится. Для них же главное — бумажка.

— Без бумажки ты какашка, а с бумажкой человек. Козлы…

Подключился папа:

— Я с ментами говорил. Говорю им: «Так нельзя». Да, это беспредел, что мента убили. Но у нас девчонок убивают! Они вообще ни в чем не виноваты. Им жить и жить, замуж выходить, детей рожать… Нужен, говорю, порядок. А какой будет порядок, если менты наскоком забегают? Здесь по-хорошему пост постоянный нужен. Или опорный пункт с участковым. А то и отделение небольшое, дополнительное. Не, ну раз у нас, как они говорят, сложная обстановка — так делайте что-нибудь, вашу мать! Правильно или нет?

Мужики вразнобой загудели, что правильно и что менты — козлы.

— Менты тоже люди подневольные, — отметил кто-то из гостей. — И тоже со своими проблемами. У меня, вон, армейский товарищ в мусарне работает. Говорит, вообще у них дело швах. Денег мало, оборудования мало, форму даже не выдают — старую донашивай.

— Все разваливается, — вздохнул папа. — Везде и все. Как дальше жить? На вилах их, что ли, выносить? Так посадят. Или валить куда-нибудь? А куда валить-то? Некуда валить. Куда не плюнь — везде хреново.

— Вся страна в говне. Зато перестройка, твою мать. Этих перестроителей вешать надо на столбах за то, что страну развалили. Эх, да что говорить-то… Данилыч, наливай.

Зажурчало пиво. Закрякали, глотая пенный напиток, голоса. Зачиркали спички, и из летней кухни потянул запах папирос.

— Еще одну девчонку убили, — мрачным голосом сказал папа. — Три дня назад. Ее нашли на тропинке между третьим и четвертым кварталом. За гаражом Литвиновых. Там твари, которые рядом с Литвиновыми поселились, помойку устроили. Мусор тупо выкидывают за гараж, и все. А за руку их никто поймать не может. Свиньи, мать их… Девчонку задушили собственным лифчиком. И глаза, как всегда…

— Б… дь, — выдохнул один из гостей. — Пятая ведь девчонка уже.

— Если это все. Нам же никто не рассказывает ничего. А Яма большая. Народ новый появился. Так что может и больше. Пять — это только те, про которых мы знаем.

Зиновьев заскрипел зубами:

— Поймать бы паскуду, да яйца оторвать. И глаза так же вырезать суке, как он с девчонками поступает. А потом в помойку выбросить его, как собаку.

— Так давай, — сказал папа.

В летней кухне повисло молчание. Катя прислушивалась, боясь шелохнуться. Тишину нарушил один из гостей:

— Данилыч, ты серьезно, что ли? Или пиво уже по шарам дало?

— А чего не серьезно-то, — заскрипел решительный и злой голос отца. — Вы сами все видите. Менты и власти от нас отгородились. Моя хата с краю, ничего не знаю, а вы живите, как живете. Мы отдельно — вы отдельно. Раз нам никто не помогает, что делать еще? Только самим.

— И что ты предлагаешь?

— Ну вот смотри. Нас пятеро. Человек двадцать смело можно еще набрать только в нашем квартале, потому что терпелка у всех уже давно до краев. А это сколько уже человек? Много. Человека по два-три разделиться, да по вечерам походить по улицам. По самым темным закуткам. Ведь та паскуда здесь где-то бродит, рядом с нами, понимаете? Вот что мне покоя не дает.

Катя вздрогнула, почувствовав кожей движение сзади. Обернувшись, увидела растерянную и почему-то испуганную маму.

— Сережа пришел…

Катя не понимала, в чем причина удивления. Сергей приходил каждый день. Но, когда мама накинула шлепанцы и почти побежала во двор, волнение передалось и ей. Катя, не думая, зачем, побежала следом.

— Здрасте, теть Тань, — привычно поздоровался Сергей и застыл, увидев лицо хозяйки дома. И лишь когда та выпалила парню в лицо слова, Катя осознала, что так раздирало сердце мамы.

— Где Валя?!

Сергей застыл, ничего не понимая.

— Я… Я не знаю, я… Сам к ней пришел…

Мама стремительно бледнела. Катя почувствовала, как заходится в бешеном ритме страха ее сердце. Хлопнула дверь — из дома вышел папа, привлеченный голосами во дворе.

— Чего у вас?

— Где Валя? — в голосе мамы звенела паника. — Я думала, она с Сергеем! Кать, где она? Она куда-то собиралась?

— Я не знаю, — пробормотала Катя, беспомощно глядя на налившиеся ужасом глаза мамы и окаменевшее лицо папы. — Она… не говорила ничего…

Папа стиснул зубы и бросился в дом. Раздались встревоженные мужские голоса. Через несколько секунд папа выскочил назад, с топором в руках. За ним семенили раскрасневшиеся от пива мужики.

— Сидите здесь! — рявкнул папа и пулей выбежал из калитки.

Этот день Катя запомнила навсегда. И каждый раз, вспоминая те события, проклинала судьбу.

— Как обстановка? Где объект? Понял. Сигнализируйте сразу, хорошо? Отбой. — Поляков спрятал в карман сотовый телефон и пояснил остальным: — Пока все по-старому. Мотается по округе. То в одном квадрате сигнал срисуют, то в другом.

— Будем ждать, — пожал плечами Коротов.

Редкие машины, проползавшие по темной улице, яркими лучами фар освещали рябую стену ниспадающей с черного неба воды. С тоскливым скрипом работали дворники, сгоняя с лобового стекла капли бесконечного ноющего дождя и помогая создавать хоть какое-то подобие видимости. Окна запотевали от влажности и горячего дыхания сидящих в автомобиле людей, и изредка кто-то из оперов опускал стекло, чтобы впустить в салон прохладный и влажный ночной воздух.

Машина спряталась в обочине на углу старой хрущевки. Вдоль улицы бесконечными силуэтами тянулись трех- и пятиэтажные жилые дома. Они понуро глядели тускло горящими, завешанными изнутри, окнами на огромное черное копошащееся пятно по ту сторону разбитого дорожного полотна. Пятно жило — на это указывали редкие вспышки-фонарики далеких фар машин, невесть как оказавшихся в этом грязном бездорожье, или моргания открывающихся на миг входных дверей далеких, натыканных друг на друга домишек и землянок. Но редкие, вспыхивающие то тут, то там огоньки только подчеркивали царящую там плотную и густую черноту. Яма, как она есть.

Где-то вдалеке, наверху, прогрохотал гром. Молний не было.

— Дождь усиливается, — сплюнул Халилов. — Не лето, а параша. Тот, кто сказал, что у природы нет плохой погоды… Нехороший он человек.

В душном и сыром салоне сидели пятеро. Коротов за рулем, Халилов рядом. Сзади — Поляков и молоденький худой парнишка с выпирающим адамовым яблоком. Как его звали, Катя не помнила. Сама Катя жалась посередине.

Все пятеро были в кевларовых бронежилетах, спрятанных под натянутыми поверх куртками-дождевиками.

— Нас трое, — пробормотал Поляков, совершенно не беря в расчет Катю и паренька, включенного в группу исключительно для сопровождения следователя СК во время операции. — Там еще четверо. Семь человек. Семь… Надеюсь, хватит…