Илья Бушмин - Анабиоз

– Вот как.

– Мне сказали, нужно платить Кирюхе за место. Когда твои на фургоне приехали, я ждал, что они ко мне подойдут. Я бы им заплатил, сколько нужно. И вообще узнал, как все работает, какие у вас правила. Но ко мне никто не подошел. Зачем сразу бить-то?

– В твоем бизнесе чем больше отп… здят, тем больше денег подают, так что спасибо скажи, – хмыкнул Кирюха. – Значит, говоришь, работать хочешь?

– Деньги всем нужны.

Фильтруй каждое слово, приказал я себе, утирая кровь с лица грязным предплечьем. Эти твари четвертуют людей, превращая их в куски мяса.

Кирюха снова хмыкнул. Кивнул Носу и сделал жест рукой. Тот передал ему что-то. Я увидел, что это были мои вещи. По пути на пустырь, пока я был в отключке, амбалы прошлись по моим карманам и выгребли все. Сложенная вчетверо листовка, сотовый телефон, нож из кармана в пиджаке и зажим для денег…

Черт побери.

Кирюха открыл зажим для денег. Быстро перебрал купюры.

– У тебя тут почти 15 штук. Нехило для нищего.

Пальцы левой руки сжимали рукоятку ножа. Вчера я тренировался быстро срывать его. И сейчас я мог дать неожиданный отпор в любой момент. Но этот момент нужно было правильно выбрать. Ошибиться нельзя. Их трое, и они не были скованы моральными принципами.

– Наследство от дяди из Америки прислали, – откликнулся я. – Тот самый дядя-миллионер, о котором все говорят в анекдотах и о котором все мечтают. Мне повезло, а остальным нет.

Кирюха улыбнулся.

– Круто.

Он снова кивнул Носу. Тот, как хорошо натасканная овчарка, понимал хозяина без слов. Нос резко вскинул ногу и со всей силы врезал мне тяжелым ботинком в грудь. Ударом меня швырнуло на спину, и я взвыл от боли. Ощущение было, что прямо сейчас вся грудная клетка рассыплется на отдельные кости.

Подключился Губошлеп. Он рывком за волосы поднял меня на колени. Дернул как следует – в его руке остался клок волос, который он тут же брезгливо стряхнул. Но на фоне адской боли в груди этот рывок был пустяком.

– Само собой, твои бабки я забираю, – с трудом различил я голос Кирюхи. Он сунул зажим для денег в задний карман. – Моральный ущерб за работу на моей территории. Теперь я спрошу еще раз. Кто ты?

– Почему… – я сплюнул. От обезвоживания смешанная с кровью слюна была густой и тягучей. – Почему ты мне не веришь? Я просто хочу работать.

– Потому что у тебя бабки. А сам ты молодой здоровый пацан. Жилистый, с набитыми кулаками, – Кирюха помолчал. – А еще потому, что твое поведение мне не нравится. Зачем-то сунулся к попу. До той старой п… ды с вопросами докопался. Тыкал ей в рожу какую-то бумажку.

Тут он сообразил, что эта бумажка прямо сейчас находится в его руках. Кирюха развернул листовку. Удивленно уставился на фотографию Сергея с призывом сообщить, если кто-то видел этого человека.

– Что это за херня?

– Там все написано.

Я следил за его реакцией. За его глазами. Он должен узнать собственного раба в лицо. Если они похитили Сергея, они были последними, кто видел его таким. С глазами.

– Сергей Рогов… Сел на поезд… «Москва-Оренбург»… Пропал… Если вы видели… – Кирюха поднял на меня глаза и повторил: – Не понял, что это за херня?

Надежда. Я был на окраине незнакомого и чужого мне города в компании трех отморозков, способных без зазрения совести лишить человека жизни. Но во мне загорелся огонек надежды.

– Ты его не узнаешь?

– С хера бы я его узнавал? Что ты гонишь вообще, волосатик?

– Пожалуйста. Посмотри на фотку. Покажи своим, – горячо выпалил я, кивнув на Губошлепа и Носа. – Прошу. Вы его знаете или нет?

Кирюха был хозяином положения. Но когда человек ничего не понимает, он машинально делает вещи, о которых его просят. Особенно, если это можно сделать механически и не задумываясь. Кирюха показал листовку Носу. Губошлеп подошел сам и взглянул на фото.

– На Пашу-очкарика похож.

– Точно, – подхватил Нос. – Похож. Только не он ни хрена.

Надежда разгоралась с каждым их словом. Рабовладельцы не узнают Сергея!

– Паша-очкарик? Слепой пацан без ног? Это он?

– Ты его знаешь? – озадачился Кирюха.

– Та старуха около церкви говорила. Паша-очкарик работает иногда на вашей точке на вокзале, да? У подземного перехода? Его зовут Паша?

Кирюхе все это надоело. Он нахмурился.

– Что ты мелешь, задрот? Что у тебя за дела?

Сейчас было не до легенд. Я получил надежду, и мне нужно было убедиться.

– Я ищу брата. Он пропал. Мне сказали, что видели на вокзале инвалида, похожего на моего брата. Только… без глаз. И без ног.

Кирюха внимательно слушал. И, кажется, начал понимать.

– Ты поэтому около церкви засел? Нас выслеживал? Брата ищешь?

– А ты бы не искал?

Кирюха усмехнулся и покачал головой. А затем смял листовку с фотографией Сергея и отшвырнул ее в сторону.

– Ясно-понятно. У меня для тебя две новости, волосатик. Хорошая и плохая. Сначала, наверное, хорошая. Этого задрота с фотки мы никогда не видели. Он малость похож на нашего Пашу-очкарика, но это не он.

Я непроизвольно выдохнул, и это был возглас облегчения. Я искал брата, но самым страшным вариантом было найти его запуганным и покалеченным рабом-инвалидом. От сердца отлегло. Я благодарил бога.

– Почему – Паша-очкарик? – спросил я неожиданно даже для себя. – Он же без глаз? Почему очкарик?

Губошлеп и Нос гнусно заулыбались. А Кирюха и вовсе развеселился.

– Интересно, да? А он в Москву из какой-то деревни ехал. Глаза лечить. Зрение у мальчика было ни к черту, понимаешь ли. Хотел операцию сделать, чтобы исправить проблему, – Кирюха весело хохотнул. – Ну, мы ему и помогли. Нет глаз – нет проблемы. Паша визжал, как свинья. Давно мы так не ржали.

– Смешно, значит, было, – сказал я.

– Ты еще не дослушал, – веселился Кирюха. – Это было во-первых. Но есть и во-вторых. Очкарик – от слова «очко». Шаришь, к чему я?

Нос и Губошлеп сияли, переглядываясь. Я все понял. Господи.

Если верить школьным учебникам, эти трое – Кирюха и его подельники – тоже были одного со мной биологического вида. Но так не могло быть. Так не должно было быть. Если учебники утверждают, что подобные твари являются представителями моего же биологического вида – к черту такие учебники.

– Шарю, – подтвердил я.

Пальцами левой руки, опущенной вдоль тела, я обхватил рукоятку приклеенного к запястью ножа. Чуть потянул на себя и почувствовал, как один конец скотча с неслышным, а лишь ощущаемым мною чавканьем отклеивается от кожи.

Кирюха вдруг стал очень серьезным. Он смотрел на меня, как не перегоревшую лампочку. И это было самым жутким. Разве может быть моральная сторона в вопросе избавления от ненужной лампочки? Нет, только практическая. Выкинуть в ведро или разбить об асфальт перед машиной соседа?