Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Потом она без стука открыла дверь.

Прежде всего я заметил множество бумаг. Отдельные листы и грубые пачки, связанные ленточками, старые записные книжки, сложенные неустойчивыми стопками так, что они вот-вот готовы были рухнуть, покрывали почти всю поверхность пола и мебели. В воздухе пахло плесенью и старой кожей, а пыли было столько, что видно было, как она висит перед окном, будто муслиновая занавеска. Я подумал, что передо мной зрелище доселе невиданное: комната, где беспорядка больше, чем у леди Истлейк в будуаре.

Но это впечатление немедленно рассеялось, когда я повернулся к самому Гаджену. Он был невысок и щеголеват, глаза у него были светло-карие, а седые волосы он зачесывал назад со лба. Белоснежный галстук (такой же белый и пышный, как лебединая грудь) и хорошо скроенный коричневый шерстяной сюртук придавали ему безупречно аккуратный вид. Он подошел поздороваться, осторожно пробираясь между кипами бумаг, словно генерал, который старается не потревожить расположение войск.

— Мистер Хартрайт? — сказал он, поглядев на жену. Она кивнула, и он протянул мне левую руку: — Как любезно, что вы приехали, сэр.

— Да нет, это с вашей стороны любезно… — начал я, удивленный его тоном, но он остановил меня, качая головой.

— Вы просто ангел, — сказал он, — посланный небом, чтобы спасти меня. — Он взмахнул рукой, будто сеятель, рассыпающий семена. — Вы видите, что тут творится.

Он грустно покачал головой, и на губах его появилась печальная усмешка, которая придала мне храбрости спросить:

— А что это такое?

— Плоды сорокалетних трудов, — сказал он. — И мне потребуется еще сорок лет, чтобы их систематизировать, если я не поспешу.

Я посмотрел на ближайшую стопку. Она была перевязана шнурком, а под узел кто-то (очевидно, сам Гаджен или его жена) подсунул карточку, помеченную буквой «альфа» и цифрой 7. Над этой пометой была слабая карандашная надпись: «Гл. 1? Гл. 3? Гл. 4?»

— Вы собираетесь писать книгу? — спросил я.

Тут его жена, все еще стоявшая в двери и наблюдавшая за ним ласковым и снисходительном взглядом живых глаз, рассмеялась; он сердито глянул на нее, но не удержался и тоже начал смеяться над собой.

— Когда я был моложе, мистер Хартрайт, — сказал он, — меня избрали членом Бифштекс-клуба в Брайтоне; там на ежемесячных обедах председатель мог по своему усмотрению потребовать сочинить мгновенную эпитафию себе или другому члену. И Джек Марвелл из Королевского театра, большой шутник, сочинил про меня вот что:

Когда он закончил, в глазах у него были слезы. Я не мог понять, от смеха это, от воспоминаний о друзьях или просто от меланхолии, которую у всех нас вызывает мысль о собственной смерти. Наконец он снова усмехнулся и сказал:

— Но в следующем месяце я взял свое. Председатель потребовал, чтобы я сочинил эпитафию Марвеллу, а я сказал: «Я ее пока еще планирую», и за остроумие меня освободили от обязанностей.

Я рассмеялся и, оглядевшись, сказал:

— Мне кажется, вас оклеветали — здесь материала на полдюжины книг.

«— Материал! — воскликнул он. — Материал! Но что из него сделать, вот в чем вопрос. Вот тут могилы, — он указал на одну стопку, — тут римские укрепления, — на другую, — и бедренная кость гиганта, и камни друидов, и тысяча других редкостей. Всего этого хватит на достойный путеводитель по природным достопримечательностям и древностям графства Сассекс, для которого я их и собирал. — Он сделал паузу, возможно, потому что вспомнил вдруг причину моего визита, и продолжил: — С этой целью я вообще-то и отправился путешествовать с Тернером — я надеялся, что он сделает для меня гравюры.

— А он отказался? — спросил я.

— Прямо я его не спрашивал, но он, похоже, разгадал мои намерения, потому что прямо мне сказал, что все рисунки предназначены для издателя, который планировал собственную книгу. Потом я слышал, что с этим планом ничего не вышло, и можно было бы снова к нему обратиться, но я решил, что сам недостаточно продвинулся. — Он покачал головой, внезапно преисполнившись раздражения. — Как ни пытаюсь, не могу найти способ систематизировать собранное. Как только я что-то придумаю, черт возьми, появляется нечто новое, и все опять переворачивается с ног на голову! — Он делал размашистые жесты, как дирижер оркестра. — Если я распределю материал географически, придется сваливать вместе храмы Дианы, средневековые монеты и орудийные батареи времен последней войны; если в хронологическом порядке, то и у меня, и у читателя кругом пойдет голова, так мы будем метаться из одного конца графства в другой и обратно, и все за один день. — Он покачал головой. — В конце концов это сведет меня с ума.

— Может, я помогу вам? — спросил я, сочувствуя бедняге и искренне желая освободить его из сети, в которой он запутался. — У меня есть некоторый опыт, да и в «Жизни Тернера» передо мной встают похожие проблемы.

— Благослови вас Бог! — сказал Гаджен. — Очень любезное предложение, но видит Бог, нельзя же тратить на это еще и вашу жизнь, вслед за моей. Кроме того, — он улыбнулся жене, а она покраснела и улыбнулась в ответ, словно у них был какой-то секретный договор, — жена рассчитывает, что вы меня хотя бы ненадолго вернете в разумное состояние, уведя от всего этого безобразия. — Он дотронулся до моего плеча: — Пойдемте в музей. Клянусь, там я буду говорить только о Тернере.

Он настоял, чтобы я снова надел сюртук и взял у него шарф, а сам облачился в старый редингот и захватил пастуший посох — можно было подумать, что до музея идти целый день, да еще и в гору. Но на деле оказалось, что музей располагался в углу двора, в старом сарае для скота между домом и конюшней, из которой, пока Гаджен возился с засовом, за нами наблюдал, тряся головой и нетерпеливо вздрагивая, коричневый пони с лохматой белой гривой. В комнате (если это можно назвать комнатой) было холодно и влажно, пахло сырой землей и старой соломой, а свет проникал из ряда маленьких грязных окошек высоко в стене, придававших помещению вид мрачной церкви. Я не мог ничего как следует разглядеть, но ощущал, что меня окружают смутные силуэты, которые при всей своей неразборчивости давали ощущение объема и присутствия и давили на меня столь же ощутимо, как толпа людей.

Гаджен нашел за дверью фонарь, зажег его с удивительной ловкостью (если учесть, что правой рукой он мог разве что держать коробок) и повесил на крюк своего посоха.