Джеймс Уилсон - Игра с тенью

На какое-то время я позабыла и о Тернере, и об Уолтере т могла думать только о моем поединке с мистером Кингсеттом и о том, каким невыносимым окажется поражение (острота моих переживаний по этому поводу была поразительной). И почти мгновенно я поняла, что нужно делать: я должна оставаться здесь столько, сколько потребуется, и не уходить, не завершив дела.

Я вытащила часы: половина четвертого. Оглядев ящики, я попробовала прикинуть, сколько времени может занять просмотр их содержимого. Если знакомиться с бумагами совсем бегло, решила я, то на каждый ящик уйдет часа по два. Допустим, еще пару часов — в зависимости от того, много ли обнаружится, — займет переписывание нужных отрывков. То есть придется работать до девяти. Кажется, Кингсетты обедают около семи и наверняка ожидают, что к этому времени я уйду. Но если мистер Кингсетт пренебрегает условностями, то и я их отброшу. И я твердо пообещала себе не двигаться с места, пока миссис Кингсетт лично не попросит меня удалиться или меня просто-напросто не вышвырнут.

Раздумывать было некогда, следовало действовать безотлагательно. Я просмотрела оставшиеся письма Каро, болезненно сожалея о тех сокровищах, которыми вынуждена пренебречь в своем одностороннем поиске, и, не найдя больше упоминаний о Тернере, связала письма в пачку, отложила ее в сторону и взялась за следующую. На сей раз, однако, я не только не разобрала имени автора, но — из-за корявости и неразборчивости почерка — с трудом могла прочитать одно слово из трех. Я попыталась прояснить смысл написанного, используя уже разобранные буквы как образцы для расшифровки прочих, но вскоре поняла, что не могу позволить себе такой роскоши, быстро собрала листки и связала их.

Пока я этим занималась, одно наблюдение поразило меня: большая часть дат на письмах совпадала с датами на посланиях Каро. И тут же я сообразила почему: конечно же, письма были написаны, когда их авторы — либо сама леди Мисден — находились в отъезде. Подобно фотографическому негативу или окаменевшему отпечатку, оставленному исчезнувшим древним существом, содержимое ящиков хранило память об отсутствии.

Сделав такое открытие, я едва не заплакала от разочарования. Ведь если это — вся сохранившаяся память о жизни леди Мисден, то сколько можно было бы узнать, додумайся я прийти сюда месяца два назад и побеседовать с ней самой? И даже сейчас, благодаря мистеру Кингсетту, я не в состоянии изучить письма должным образом, а вынуждена мчаться сломя голову по строчкам и выписывать только самое существенное.

Мгновение я была близка к отчаянию. Но потом овладела собой и продолжила работу.

Немногие последующие часы почти слились в моей памяти: бесконечное чередование чернильных строк, листов бумаги и пыли, ноющие пальцы, саднящие глаза и одинаково мучительные минуты.

Кроме, замечу, единственного исключения. Я завершила просмотр первого ящика и только-только вынула очередную (как оказалось, последнюю) пачку из второго, когда услышала, что миссис и мистер Кингсетт разговаривают в холле. Я не разбирала слов, но в голосах звучало сдержанное напряжение; внезапно вырвавшись наружу, оно могло смениться гневными криками. Скорее всего, именно я стала предметом их обсуждения, и в любой момент следовало ожидать, что один из них либо они оба появятся в библиотеке и вынудят меня прекратить изучение. Но я заставила себя читать дальше.

Это далось мне, однако, легче, чем предполагалось, ибо новая пачка немедленно пробудила мое любопытство. Она была перетянута траурной черной ленточкой — отличие, которого удостоилось только несколько записок мужа леди Мисден, — а под узелок некто (вероятно, сама леди Мисден) засунул карточку с именем «О'Доннелл». Сверху лежал порванный и запачканный список коротенькой пьесы, озаглавленной «Мужчина со вкусом», и среди заинтриговавших меня dramatispersonae я с любопытством обнаружила «Мистера Пере-Тернера». Ниже лежало примерно пятнадцать длинных посланий, написанных одним и тем же энергичным четким почерком. Первое из писем, попавшее мне в руки, пробудило волнение, заставившее забыть о тяготах ситуации, в которую я попала, ибо оно было датировано тысяча семьсот девяносто девятым годом, то есть оказалось старейшим из найденных мною документов. Начиналось оно так: «Нежная дражайшая Кит», — а подпись гласила: «Твой безумно влюбленный Ричард».

Я заколебалась — но, сознаюсь, лишь на мгновение; ведь если бы леди Мисден желала скрыть эти письма, то не стала бы хранить их; и, взглянув на них сейчас, я не причиню вреда ни ей, ни ее возлюбленному. Но не успела я прочесть и одного предложения, как дверь отворилась и вошла миссис Кингсетт. Когда на нее упал свет лампы, я заметила, что ее глаза покраснели и мокры от слез, и она прижимает к носу платок.

— Мы собираемся обедать, — произнесла она. Ее голос звучал хрипло, и она даже не попыталась улыбнуться. — Вы к нам присоединитесь?

— Боюсь, — ответила я, — что уже достаточно обременила вас и вашего мужа.

Миссис Кингсетт не стала меня разубеждать.

— Но уже поздно. Вы, вероятно, устали.

— Немного. Но я скоро закончу.

Ее голос предательски дрогнул. Она определенно находилась на грани срыва. Надеясь отвлечь ее, я рассмеялась и беззаботно произнесла:

— А затем, обещаю, вы навсегда от меня избавитесь.

Миссис Кингсетт уставилась на меня так, словно исчерпала все свои силы и не представляет, что делать дальше. Но вскоре ошеломленное выражение ее лица сменилось испуганным, и, понуждаемая некоей незримой силой, она бросила взгляд в сторону двери. Это движение вдруг объяснило мне ужасающее поведение ее мужа.

Он ее наказывал. Наказывал за то, что в ее жизненном укладе не находилось для него места и она успешно от него защищалась. Ее полнейшее безразличие сделало его (как он полагал) нулем в пределах собственного дома, лишив даже возможности причинить ей боль. И вот наконец-то судьба ему улыбнулась, нанеся удар, который не мог нанести он сам, и повергла его жену в болезненное, уязвимое состояние, оставив без самого грозного союзника. У него появился шанс отомстить, и он им с наслаждением воспользовался. Поэтому он и настаивал на моем присутствии в библиотеке, поэтому так вел себя. Унижая меня, он унижал ее; демонстрируя мою беспомощность, подчеркивал ее несостоятельность.

Заметив пятна и следы слез на ее бледных щеках, трясущиеся руки, непроизвольное подрагивание рта, я едва не пошла на попятный. Обернись она ко мне еще раз в последней попытке переубедить, я бы мгновенно собралась. Но она была побеждена и удалилась, не сказав больше ни слова.

Я писала столь стремительно, такими каракулями, что с трудом представляю, каков будет результат. Сегодня я слишком измучена, чтобы перечитывать — или, скорее, слишком малодушна, ибо страшусь обнаружить, что все мои открытия ничего не стоят, и, следственно, все испытания, выпавшие на мою долю, — бессмысленная трата времени. И когда я вспоминаю о том, что вынесла, а главное — о том, что пережила из-за меня миссис Кингсетт, то понимаю: примириться с неудачей будет очень трудно.