Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Это, конечно, меня уязвило. И чем дальше, тем хуже — я внезапно осознала, что прикидываю, каково расстояние между мастерской и домом, и пытаюсь сообразить, услышит ли Дэвидсон мой крик и успеет ли прийти мне на помощь. За последние месяцы я уже привыкла не вполне доверять Уолтеру и сомневаться в его намерениях. Однако, находясь в его обществе, я всегда чувствовала себя в безопасности.

Чего же я опасалась теперь?

Я не в силах этого написать — не могу даже подумать.

Вероятно, мои чувства пришли в беспорядок из-за тревоги и недосыпания. Из-за целой ночи кошмарных фантазий.

Когда я отшатнулась, Уолтер тоже отодвинулся, а потом быстро встал перед полотном, которое я видела утром. Он наверняка хотел скрыть его от меня, но только привлек мое внимание, поскольку картина была слишком большой. Она не походила ни на одно из прежних творений Уолтера, — ничего от его обычной тщательности, изысканности и безусловного внимания к деталям. Казалось, краску небрежно набросали на полотно, где она застыла полосами и потеками, напоминавшими массивные сосульки, словно художник хотел всего лишь выдавить ее из тюбика и на этом остановился. Оставалось предположить, что Уолтер добивается «тернеровских эффектов», ибо в центре полотна располагалось красное зубчатое пятно, окруженное черным; но работе недоставало выверенности и блеска, свойственных технике Тернера. Красный цвет был недостаточно насыщенным, да и черный тоже; контуры перетекали друг в друга, обрисовывая невиданный объект со столь же невиданным эффектом.

Однако мне почему-то вспомнилось другое полотно. Другого стиля, на другую тему, но подобного грандиозного размера. И столь же странное.

И какое же это полотно?

И тут я вспомнила. Огромная картина несчастного Хейста, изображавшая короля Лира.

Моя реакция, скорее всего, не укрылась от Уолтера, потому что он прорычал: «Картина не закончена!» А потом, не давая мне возможности ответить, добавил:

— Чего ты хочешь?

Он говорил тоном, которым обращаются к непослушному ребенку, нарушившему запрет не тревожить отца ни при каких обстоятельствах.

— Я забыла свой ридикюль, — произнесла я поспешно. Это вполне соответствовало истине, хотя я только сейчас вспомнила о своей потере.

Уолтер указал кивком головы на стол, где по-прежнему лежал ридикюль. Я взяла его и тут же поняла, что он стал слишком легким.

— А где моя записная книжка?

Он пожал плечами:

— Не знаю.

Я открыла сумочку и заглянула внутрь. Больше ничего не пропало. Я осмотрела кошелек. Два соверена и немного мелочи. Столько же, сколько и было.

— Она не могла выпасть?

Уолтер покачал головой.

— Ты уверен?

— Вор намотал ремешок на свой кулак. — В подтверждение своих слов он нервно покрутил собственным кулаком. Я заметила, что кожа на нем покраснела и покрыта ссадинами, но сочла за благо не спрашивать отчего. — А после я сунул сумочку в карман.

— А когда ты ее отнимал?

Он вновь помотал головой.

— Ты, должно быть, забыла книжку у Истлейков.

— Я ее не забывала.

— Наверняка забыла!

Уолтера захлестнуло раздражение, и он сделал над собой усилие, чтобы успокоиться и продолжить:

— В тех обстоятельствах ты вполне могла забыть ее.

— Возможно, — произнесла я, отходя к двери, поскольку не видела пользы в дальнейшем споре. — Я напишу о пропаже Элизабет Истлейк.

И я, конечно же, напишу. Однако мне до сих пор не верится, что я могла забыть записную книжку у Истлейков — несмотря на всю неразбериху. Я всегда знаю, где мои записи, словно это моя собственная рука.

Обедать Уолтер не пришел.

Чтобы жить, как Тернер, необходим подвал.

Устраивая свою мастерскую, я не позаботился о подвале. В результате сегодня, неожиданно для меня, появилась Мэриан и увидела «Несчастный случай в сталелитейке» до того, как я завершил картину.

Я мало чем могу обезопасить свою работу, разве что предотвратить следующие визиты. Но тетрадь с моими записями скрыть легко: завтра я куплю сундук.

Моя дорогая Мэриан!

Спасибо за Вашу записочку. Я так рада, что Вашему брату удалось возвратить Вам ридикюль. Это немного укрепило мою веру в Фортуну, но мое мнение о ее предпочтениях не улучшилось, ибо после того, как она вывалила на наши головы все несчастья минувшего вечера, а потом лишила Вас Вашего достояния, я обвинила Фортуну в вульгарности и стала сторониться ее общества. Сумел ли мерзавец, стащивший сумочку, убежать, или Уолтер доставил его в полицию?

Но, боюсь, у нас нет никаких следов Вашей записной книжки. Я незамедлительно обыскала гостиную лично и безуспешно опросила всех слуг. Однако мы продолжим поиски и, если беглянка обнаружится, поместим для сохранности под замок и возвратим Вам в сопровождении вооруженной свиты.

Мы должны вскоре увидеться, и увидимся непременно, дабы заняться тем, чему не смогли уделить время во вторник. Но, вероятно, это произойдет уже после Рождества.

В спешке,

всегда Ваша

Элизабет Истлейк

Я напоминаю самому себе паровоз. Направляемый и движимый столь противоположными влияниями, что все заклепки вот-вот разойдутся, и я развалюсь на части.

Но если я сумею удержаться, результатом станет великая книга. Не про жизнь художника, но — впервые — про его душу.

Люди спросят, откуда я это знаю.

Я промолчу.

Ответом послужат мои картины. Chiaroscuro.

Мой милый Уолтер!

От тебя до сих пор нет писем. Что могло случиться?

Я полагала, что наши отношения наладились, но теперь опасаюсь, что это не так.

Пожалуйста, напиши поскорее.

Твоя любящая жена

Лора

Ужасная ночь. Видел во сне Лору. Она плакала. Она сказала: «Если это то, чего ты хотел, нужно было просто попросить».

Утром от нее пришло новое письмо. Не открывал. Не читал и предыдущее письмо.

Старался вселить в себя уверенность, повторяя слова Нисбета: «За все приходится платить. Тернер знал это».

А если цена непосильна?

Хуже всего то, что мне не с кем поговорить. В отчаянии зашел сегодня днем к Тревису. По-моему, он — человек широких взглядов. Однако, по словам его жены, Тревис ушел в Атенеум. Моя одежда для Атенеума не годилась.