Роберт МакКаммон - Свобода Маски

— Ты можешь не тянуть одну единственную ноту? — прозвучал предупреждающий гром недалеко впереди. — Mi fai cosi pazzo io esplodere! [Мой мозг сейчас взорвется (ит).] Джанкарло, заставь этих idioti понимать английский!

Мэтью вошел в главный зал. Свет проникал сюда из двух окон — по одному с каждой стороны здания, что, по-видимому, было недавними усовершенствованиями. Здесь располагалась дюжина скамей, между которыми по центру, справа и слева имелись проходы, ведущие к высокой платформе, которая, похоже, являла собой недавно построенную сцену. Ступени находились с правой стороны платформы, устланной красивым дорогим ковром. Прекрасная, но пугающе грозная женщина стояла в самом центре сцены, одетая в объемистую пурпурную мантию, ее черные волосы были уложены в высокую прическу и украшены сверкающими золотыми гребнями. Дива деловито упирала руки в боки, а ее глаза метали огненные снаряды в ее бедный оркестр.

Горе-аккомпаниаторы сидели у подножия платформы в креслах, которые были, видимо, специально принесены сюда для этого выступления. На пюпитрах рядом с музыкантами разворачивались копии партитур. Здесь присутствовали двое скрипачей, которых Мэтью видел на площади, и двенадцатилетний мальчик, у коего — он знал — было целых четыре урока игры на трубе. Все музыканты цеплялись за свои инструменты, как если бы что-то могло попросту унести их прямо из рук. Аккордеонист и девушка с бубном, похоже, дезертировали с этого корабля в самом начале, судя по тому, что нигде в зале их не было. Мэтью и в самом деле заметил Ди Петри, сидящего в первом ряду вместе с тем самым человеком, которого он так надеялся найти: с темноволосой девушкой, явившей собой ту самую причину, по которой Фэлл привез сюда всю троицу.

Ди Петри поднялся со своего места, храбро становясь между леди и объектами ее гнева.

— Прошу, Алисия! — взмолился он, складывая руки, словно в молитве. — Они стараются, как могут. Не могли бы вы…

— Это их «как могут» — просто un grande mucchio di merda [большая куча дерьма (ит.)]! — вскрикнула она. — Как я могу петь под этот мусорный шум?

— Леди, — обратился один из скрипачей. — Я просто не могу играть по этим нотам. Здесь их слишком много, — он устало выдохнул и поднялся со своего стула. Мэтью понял, что даже эти двое мужчин — и, похоже, что мальчик тоже — были заключены в объятия какого-то расслабляющего зелья счастья, потому что на всех их лицах держались блаженные улыбки. — Я не могу говорить за Ноя или Алекса, но я уверен, что я уже достаточно пожарился в лучах вашего гнева и почти сгорел дотла. Я направляюсь домой.

— Ной может говорить сам за себя, — отозвался второй скрипач, также поднимаясь на ноги. — Верно, как дождь. Я ухожу.

— Вы не можете уйти от меня! — завопила она. — Я одна из трех женщин в целом мире , кто поет в опере! Ты хоть знаешь, как много я работала и что я сделала, чтобы добиться своего места среди мужиков с отрезанными яйцами и детскими голосами? — этот всплеск откровения пошел на убыль. — И знаешь, что я сделала ради музыки ?

Мальчик встал и последовал за остальными к выходу. Он обернулся — с трубой в руке — и произнес голосом, который явно должен был принадлежать кому-то постарше:

— Возможно, вы найдете кого-то, кто вам подпоет.

Затем трое музыкантов покинули театр и не стали свидетелями того, как мадам Алисия Кандольери ухватилась за воздух так, будто могла оторвать от него кусок. Мэтью был уверен, что не только эти трое услышат ее крик снаружи, и подумал, что Леди Паффери может даже написать в своем следующим выпуске, что чудовищный звук падающего метеорита пронесся над Атлантикой рядом с Уэльсом.

— Caro Signore![Милостивый Боже! (ит.)] — воскликнул Ди Петри. — Давайте все успокоимся.

— Это умалишенное сумасшедшее безумие! — взвыла леди, качнувшись из стороны в сторону. — У меня даже нет гримерной комнаты! Они, что, ждут, что я… — красный туман злости, должно быть, чуть рассеялся, потому что дива заметила Мэтью, шагающего по проходу. — Хочешь хорошенько посмеяться надо мной, мистер?

— Вовсе нет, — Мэтью снял треуголку. — Я сопереживаю всем, вовлеченным в это мероприятие.

— Со-пе-ре-же-вы-в á ть? Что он такое говорит, Джанкарло?

— Ему жаль нас, — сказал Ди Петри, переведя не до конца верно.

Она начала оглядываться, и Мэтью понял, что она ищет что-то, что можно швырнуть.

— Мрак! — завопила она, и молодой человек на мгновение подумал, что она вот-вот начнет рвать на себе волосы. — Disperazione! Agonia su di me! [Отчаяние! Я в агонии! (ит.)]

Мэтью спустился вниз по левой стороне прохода. Он бросил быстрый взгляд на Розабеллу, которая, в свою очередь, посмотрела на него. У нее было миловидное овальное лицо, большие карие глаза, в которых застыло выражение недоумения. Она была намного младше, чем он предполагал — быть может, лет семнадцати от роду, не больше.

— Простите меня, — обратился Мэтью, когда достиг платформы. — Но неужели вам в действительности так нужен оркестр?

— Конечно, нужен! Ты спятил? Какая же опера без музыки?

— Но, — быстро нашелся он. — Разве от вас исходит не достаточно музыки?

Мадам Кандольери издала странный звук, видимо, обозначающий то, что она не уследила за его рассуждениями. Ее руки поднялись, как молоты, ее зубы стиснулись, и Мэтью испугался, что она сейчас бросится на него прямо с этой платформы, желая растерзать.

— Алисия! Ascoltatelo![Послушайте его! (ит.)] — обратился к ней Ди Петри, вставая на сторону Мэтью. — У него есть что-то!

— У него мозг в лихорадке! — закричала она с прежним жаром.

— Нет, нет, синьора ! Подумайте об этом, как о вызове! Этот молодой человек прав… музыка исходит от вас! Есть у вас аккомпанемент или нет, смысл не в этом. Вы знаете libretto, что же еще вам нужно?

— Ха! — единственный звук, вылетевший пистолетной пулей из ее рта, мог запросто разбить стекла в окнах. — Открой глаза, Джанкарло! Siamo nel piu profondo di merde! [Мы увязли глубоко в дерьме! (ит.)]

Ди Петри подтянулся, стараясь держаться прямее и выглядеть выше. Мэтью показалось, что у управляющего дивы смелости прибавилось с его появлением. Ди Петри тем временем спокойно сказал:

— Мы в глубоком дерьме, потому что вы это позволяете.

Грудь мадам Кандольери надулась, как парус военного корабля. Ее красные губы начали размыкаться, чтобы произвести оглушительный выстрел.

— Он прав, синьора, — раздался тихий голос служанки, которая поднялась со своего места, чтобы присоединиться к сопротивлению. — Никто не может победить вас, кроме вас самой.

Эта тихая правда затушила горящий фитиль бомбы. Мадам Кандольери перевела взгляд с Розабеллы на Ди Петри и обратно, и ее военный корабль начал отбывать обратно в нейтральные воды открытого моря. Она испустила — ууффф — вздох и почесала лоб, с тревогой, недоступной ни одному живому существу. — Вы все думаете, я могу сделать это? — спросила она.