Роберт МакКаммон - Свобода Маски

Подняв и вытряхнув подушку, он нашел тонкую коробочку размером с лист бумаги. Он открыл ее и увидел то, что дало ему надежду: пусть Берри постепенно теряла рассудок, часть ее продолжала бороться. Хотя одновременно с надеждой молодой человек испытал и ужас, осознав, как далеко продвинулась отрава Риббенхоффа, разрушая мозг Берри.

В коробке было три карандаша и несколько рисунков. Он подробно рассмотрел их один за другим.

Это были грубые, почти детские наброски разных сцен. На первом рисунке был изображен корабль, бороздящий море, люди на борту, похоже, тянули из воды рыболовные сети. На втором Берри изобразила город. Пропорции людей и зданий были сильно нарушены, но очертания карет, повозок и кораблей в гавани отчетливо угадывались. Казалось, что это нарисовал ребенок лет восьми. Мэтью не думал, что Берри пыталась нарисовать Лондон, улицы были слишком непохожими…

Нью-Йорк, понял он. Она пыталась изобразить Бродвей.

В центре рисунка возвышалось одно здание, на вершине которого стояла чья-то маленькая щуплая фигурка. Берри старалась нарисовать слезы, текущие по овальному лицу…

Эштон Мак-Кеггерс? — предположил он. Печальный, потому что она уехала из Нью-Йорка и покинула его?

Третий рисунок перехватил его дыхание и заставил вздрогнуть.

На нем были изображены какие-то доски, в которых смутно угадывались очертания причала. На них, обращенные лицом к зрителю, стояли две фигуры, у одной из них были схематично нарисованы вьющиеся волосы. Оба человечка улыбались и держали друг друга за трехпалые руки. Высоко в небе по-детски были нарисованы солнце и птички.

Внизу листа — прямо под тем местом, где стояла счастливая пара — корявым почерком было написано: Я ЛЮБЛЮ ТИБЯ.

Несколько секунд Мэтью не мог оторвать взгляд от этого листа. Глаза его наполнились слезами, бессильные рыдания сдавили горло. В сознании его стучали те же самые слова, которые он сказал профессору:

Я найду и книгу, и химика. Или умру, пытаясь.

Мэтью осторожно вернул рисунки обратно в коробку, закрыл ее и положил на то место, где она лежала. Затем он надел плащ, треуголку и пару кожаных перчаток, которые ему выдал профессор чуть ранее, а также преподнес в подарок пистолет — ныне закрепленный в кобуре на поясе молодого человека. Вторым оружием Мэтью был кинжал с рукоятью из слоновой кости, который отдал ему Альбион в Лондоне.

Похоже, в каком-то смысле мистический страж Англии все еще был здесь, рядом.

Снаружи был холодно, несмотря на яркое солнце. И должно было похолодать еще сильнее. Железное полотно серых облаков приближалось с северо-запада. Декабрь закрывал двери, но зима была еще впереди. По пути к стойлам Мэтью думал о жизни и смерти Уильяма Атертона Арчера. Возможно, вскоре в «Булавке» появятся новые истории об Альбионе, призраке в золотой маске, и этот персонаж войдет в лондонский фольклор. Будут впереди еще мрачные времена, и «Булавка» не преминет создать новых героев и злодеев по этому случаю… а, возможно кто-то из новых персонажей будет олицетворять и добро, и зло одновременно.

Возможно также более весомое и респектабельное издание — «Газетт» — уже выпустило статью об исчезновении известного вершителя правосудия судьи Арчера, и доложила констеблям Лондона, которые бросили силы на его поиски, что по некоторым данным выяснено, что сэр Арчер был силой похищен из больницы на Кейбл-Стрит в Уайтчепеле. Загадкой оставалось, почему сэр Арчер оказался именно в этом госпитале, в столь неблагополучном районе. Согласно показаниям молодого клерка Стивена Джессли, который посещал судью Арчера в больнице, не было никаких гипотез, кем и с какой целью мог быть похищен этот достопочтенный господин.

И, возможно, «Газетт» проявит интерес и к тому, чем интересуется аудитория «Булавки», и отметит свои надежды на то, что Альбион не оставит это дело без внимания, так как сэр Арчер был единственным, кто принципиально не выпускал закоренелых преступников обратно на улицы Лондона и, таким образом, способствовал делу Альбиона — мистического борца за справедливость, которого считали призраком.

Мэтью сегодня утром встретился с Ди Петри после пушечных выстрелов, когда заставил себя дойти до таверны и взять что-нибудь поесть. Ему досталась тарелка холодных бобов и два куска кукурузного хлеба, вымоченного во вчерашнем кофе, но Мэтью бездумно проглотил это все, понимая, что ни в одном куске этой еды нет яда, ведь теперь каждый человек, который в этой деревне мог держать оружие, был нужен профессору в качестве элиты его войска и, соответственно, должен был пребывать в здравом уме. Но на всякий случай, Мэтью сказал хозяину таверны, что если хоть что-то из еды будет отравлено и затуманит его разум, Профессор Фэлл зарядит третью пушку. Это существенно подняло уровень уважения, который испытывал к молодому человеку трактирщик.

Ди Петри — с перевязанным после полученной прошлой ночью травмы носом — сел с Мэтью за один стол, но от еды отказался: аппетита после жуткого зрелища на площади у него не было, однако он хотел поблагодарить Мэтью за то, что он помог вытащить мадам Кандольери из театра. У нее была тяжелая ночь, но уснуть она все же сумела. Ее раной занялся человек, имеющий некоторые познания в медицине. Освободившись от наркотического дурмана, связывающего язык, этот молодой человек рассказал, что когда-то был студентом, но учебу пришлось бросить, когда открылись подробности того, чем он занимался: выкупал трупы и продавал их для опытов другим студентам-медикам Лондона. Так или иначе, зашивать раны он умел и мог адекватно оценить состояние повреждения: сказать о наличии или отсутствии инфекции, дать рекомендации, наложить повязку. Сейчас его повысили до должности городского врача.

— Розабелла сказала, вы спрашивали о ее кузене и дяде, — сказал Ди Петри. — Можете объяснить, за чем охотится профессор?

— Нет, не могу, — покачал головой Мэтью. — Розабелла может рассказать вам о чем-то, что было создано ее дядей, и это привлекло внимание Фэлла, но она не знает, что это, и профессор не спешит делиться информацией. Впрочем, так или иначе, у нас вышел отличный разговор.

— Интересно. То есть, вы говорите, это что-то, созданное ее дядей?

— Да.

— Я полагаю, Розабелла рассказала вам в таком случае о своей коллекции?

— Ее коллекции? — Мэтью поставил свою чашку на стол, в которой плавал совершенно невыносимый на вкус кофе. — Коллекции чего?

— Зеркал, — пожал плечами Ди Петри. — Она не говорила Вам? Каждый год на ее день рождения с шестилетнего возраста ее дядя посылал ей зеркало собственного авторства. У нее два из них с собой прямо сейчас, она использует их, когда делает макияж для мадам. Я думаю, в каком-то смысле зеркала и заставили ее интересоваться человеческим лицом и… собственной женской природой… так она научилась делать театральный макияж.