Вики Филдс - Последняя невеста (СИ)

- Я знаю.

- Ты поэтому боишься, Изи, - Кассиопея приблизилась ко мне ближе, перекинула ногу через мое бедро, - потому что думаешь, что мы, так же как твои родители, будем мучить друг друга. Но я не твоя мать, а ты не твой отец. Ты - Изи. Я – твоя Касси. Мы родились в один день, помнишь? Мы единое целое.

- Ты не понимаешь… - я сопротивлялся ее словам, потому что они звучали разумно. Касси звучала так, что я мог бы на нее положиться, поэтому я не мог позволить этому захватить мое сознание. Касси приблизилась еще ближе, и я начал задаваться вопросом, а не борется ли она с самой собой.

Эта девчонка явно хочет меня, поэтому сейчас может притвориться что понимает что угодно, может сказать что угодно.

- Я понимаю, Изи, ты сказал, что не любишь меня. Хорошо. – Ее губы коснулись моей щеки. – Не люби меня, Изи. Моей любви хватит на нас двоих.

В следующую секунду из меня вышел дух, когда Касси толкнула меня на подушки. Она больше не играла с моими чувствами, она больше ничего не говорила. А я не хотел ее слушать.

Пусть она не поверила мне, пусть она в своем воображении нарисовала картинку будущего, пусть она решила, что проанализировала меня – я не поддамся. Я всегда буду рядом с Касси. Она – моя семья. Она – это я. Но я не люблю ее. Никогда не позволю никому и ничему воздействовать на меня так, как любовь воздействует на людей.

Не хочу становиться сумасшедшим.

3

16.07.2016

Если бы у меня спросили, что такое красота, я бы ответил: Кассиопея. Однако если бы кто-то вдруг спросил, что такое уродство, я бы сказал: Кассиопея. Нет, не потому, что она уродлива снаружи или внутри. Все дело во мне и в ее влиянии на меня.

Мне больше не семнадцать.

Я больше не думаю, что никогда никого не полюблю, потому что границы, которые я установил для себя стали призрачными, размытыми, будто бы долго-долго и с завидным упорством на них накатывала волна по имени Кассиопея.

Она часто говорила о нашей связи – верила в нее. Я тоже, но у нас понятия различались. Я так думал до того, как отец ушел из семьи, до того, как мать стала где-то пропадать целыми днями, заставляя меня изводиться.

Я возвращался из колледжа и каждый раз боялся входить в дверь нашей квартиры. Запах стоял ужасный, нежилой. Возможно потому, что мать вновь отсутствовала, возможно потому, что я сам отсутствовал.

У домов ведь тоже есть душа. Ей нужен уход, тепло, уют.

Ничего этого не было.

Поэтому я тут же выходил в дверь, в надежде, что, когда вернусь мама будет дома. Я боялся, что однажды мне позвонят из полиции или еще хуже из больницы, и скажут, что она влипла в какую-нибудь историю, поэтому шарахался, когда звонил незнакомый номер.

Я брал свою сумку и шел к Касси. Открывал своим ключом дверь ее квартиры, и падал на кровать, которая давно стала и моей тоже. Кассиопея еще не вернулась с занятий, поэтому я мог позволить себе провалиться в безнадежную темноту, к которой уже привык. Она больше не пугала меня – возможно потому, что я больше не ребенок, возможно потому, что безнадега уже поразила часть моего мозга.

Я сдался под напором жизни. Смирился с мамиными истериками и папиными изменами, смирился с тем, что Касси поглотила меня, смирился с тем, что плыву по течению и мне больше ничего не интересно.

Не знаю, откуда взялась эта ерунда в моей голове. Вот уже год я просыпаюсь с какой-то щемящей пустотой в груди. Будто кусок души вырвали, а я даже не заметил. Габс постоянно названивает мне, достает сообщениями. Просит встретиться.

Иногда я сдаюсь под напором старшего брата, который на днях женился, и иду в ближайший бар, где он спрашивает:

- Ну как ты?

И я отвечаю:

- Все в порядке.

Даже не знаю, что он имеет в виду. Может, спрашивает, как у меня дела с Касси. Или с родителями. Или еще что-то, что известно только ему – неважно. Мой ответ не изменится. Даже если опрокину в себя пять стопок текилы все равно буду повторять заплетающимся языком что все нормально. Даже если не буду стоять и ворочать языком, мысленно буду повторять все те же проклятые слова, будто бы это какое-то заклинание, которое спасет меня от безнадеги.

Габс думает у меня депрессия.

Я заметил у него дома на кухонном столе, заботливо подкинутые среди всякой чепухи листовки с группой поддержки для людей, переживших утрату. Что я забыл там? У тех ребят реальные проблемы, мне не место среди них.

В тот же вечер мы с Касси пошли в клуб, и она вместе с таксистом еле доволокли мое пьяное тело до квартиры. Касси позвонила Габсу и, как бы между прочим, отрапортовала как я себя вел, что делал, что говорил.

Этот самовлюбленный болван, который, вообще-то, должен быть занят своей женой, ни черта не поверил в слова Кассиопеи. Габс вечно всех подозревает, удивляюсь, как он не раскусил родителей даже сидя в университетской библиотеке – этот фрукт может чувствовать людей даже на расстоянии.

Он не оставил эту идею с моей депрессией и группой поддержки.

И сейчас, когда я валялся на кровати Кассиопеи, уткнувшись носом в ее подушку, вдыхал запах чего-то цветочного, что всегда сопутствовало Касси, Габс снова позвонил:

- Эй! – его голос был притворно оптимистичным.

- Чего тебе? – не слишком вежливо осведомился я, переворачиваясь на спину, и вытаскивая из-под подушки дневник Касси. Отложил его на тумбочку, потому что девушка взбесится, если я загляну внутрь.

- Я жду тебя в клубе, приятель. – Габс тут же стал серьезным, поняв, что я сержусь. – Я заеду за тобой.

- Я приеду с Касси, - отрезал я.

- Изи, ты…

Я отключился не дослушав. Габс тот еще нытик – вечно достает меня. И как только Эбби согласилась выйти замуж за этого слюнтяя?

Я с трудом отправился в ванную, даже не включая свет в комнате. Знаю, Габс скажет, что у меня депрессия, но я скажу ему заткнуться, потому что просто люблю темноту. Так мне спокойнее, ведь я больше не борюсь с хаосом и безнадегой. Я просто принял ее – ничего другого ведь не осталось.

Мое отражение в зеркале было будто бы чужим. Чужие глаза, чужие волосы. Разве у меня раньше были такие темные волосы? Такие тусклые глаза? Синяки и бледная кожа?

Плевать.

Я умылся, выдавил крем для бритья на ладонь. Вымыл руки. Плевать. Габс затеял эту проверку, так пусть уверится в том, что у меня долбанная депрессия. Не хочу бороться еще и с ним.

И тут откуда-то сзади появились руки и легли мне на грудь. Я застыл, уставившись в отражение. Несколько секунд наблюдал за тем, как тоненькие пальчики расстегивают пуговицу за пуговицей на моей белоснежной рубашке, затем проникают под кожу, ногтями цапая какие-то узоры.

Я обернулся и встретился с Касси взглядом.

- Привет, - сказала она, прильнув ко мне.

- Привет. – Даже при разговоре с Кассиопеей мой голос был бесстрастным, каким-то чужим. Она приподнялась, поцеловала меня в губы и спросила: