Александр Кабаков - Подход Кристаповича (Три главы из романа)

Желтыми кляксами пробивались фонари сквозь сырость, шли, утекая в переулки и тупички, по улице люди, из какого-то окна донесся жирный одесский голос, одобряющий сердце, которому не хочется покоя, и вдруг Мишка понял, что он уже не может ни на что рассчитывать. Уже идут к концу вторые сутки, как он — чужой всем этим лючиям, он да эти несчастные парень с девкой сзади него — отдельно, а все остальные вокруг — отдельно, все может сорваться, и в следующий раз он проедет по этой улице в глухом фургоне, за стенками которого мало кто предполагает живых людей… Чужой, и не двое суток, а всегда, с того проклятого вечера, такого же вечера в ноябре, когда отец спускался по лестнице, а сзади, умеряя шаг за намеренно не спешащим отцом, шел тот человек… Чужой.

Проехали мимо краснокирпичного, четырьмя иглами башен воткнувшегося в сизое небо собора, справа открылись ворота — из двора какой-то типографии выехала полуторка — вышли свежие газеты. Свернули, свернули еще раз… «Чужой, — думал Мишка, — если честно — то и Колька чужой…»

Они остановились, не доезжая метров трехсот до угла.

— Той же дорогой ехали, — бормотала сзади, как во сне, Файка, — той же дорогой…

Невдалеке, на Спиридоновке, время от времени с рычаньем проходил грузовик, здесь, на тихой и короткой улице народу в середине ночи было поменьше, чем в центре, но и тут гуляли — со звоном распахнулось окно, и в многоэтажном клоповнике напротив кто-то припадочно заголосил: «Ты, овчарка бандеровская, на чьей площади прописана?! На чьей пло…» — и вдруг заткнулся, будто убили его, а может, и вправду трахнули чем-то но башке неразумной — и конец разговору…

Подручные Фреда уже были приведены в более или менее официальный вид: чубы косые убраны под кепки, воротники пальто подняты, сам Фред зеленую шляпу надел ровно. Пересели — теперь в «опеле» за рулем был Колька, рядом сидел Фред, сзади поместился Михаил с двумя блатными. Мэтр-подполковник остался сутуло сидеть за рулем малолитражки, на ее заднем сиденье скорчилась в углу Файка — ее снова начинало трясти, не то виденья прошлой ночи вернулись, не то боялась дружков своих — урок, не то предстоящего… А может, и просто застудилась в лесу у обрыва… «Опель» тихо тронулся, свернул за угол и стал прямо перед подъездом, под мемориальной доской. Все полезли наружу, резко, молча, захлопали дверцы, и Мишка похолодел знакомые были звуки, привык к ним этот дом, и сам Мишка помнит, как раздавалось это хлопанье тогда почти каждую ночь… И вид бандитов поразил Кристаповича — серьезные, ответственные лица, и легкое выражение тайны и превосходства, которое связано с этой тайной, с причастностью — до чего же легко входят даже такие в эту роль! Или именно такие легко-то и входят…

В подъезде Фред резко двинул к глазам ничуть не удивившегося мужика в форме удостоверение, один из шпаны тоже показал корочки, быстро прошли на второй этаж, позвонили. Шаги послышались сразу — в половине второго ночи хозяин словно за дверью стоял.

— Кто? — голос не изменился, совершенно не изменился голос!

— Откройте, — сказал Фред как раз так, как нужно, не громче, не тише. Дверь медленно сдвинулась, ушла вглубь, Мишка на минуту прикрыл глаза все в прихожей было на тех же местах, косо поставленное зеркало под потолок, и рога, и кожаный сундуке.

Хозяин был в форменных брюках и в штатской рубашке, бритая плова белела в полутьме. Мишка совсем не помнил ем, а теперь сразу вспомнил все — голос, бритую голову, руки с очень крупными плоскими ногтями…

— Понятой, побудьте с гражданином, — приказал Фред, и Мишка опять изумился его естественности в противоположном природной сущности амплуа, и опять успел подумать — в противоположном ли? Шпана уже шуровала вовсю. На столе лежала чистая наволочка, в нее бросали сначала облигации, деньги, потом, когда дело дошло до нижнего ящика буфета, — кольца, брошки, какие-то браслеты, опять кольца, часы на неновых, скрюченных ремешках… И буфет был тот самый — с витыми колонками, гроздьями, листьями и когтистыми ногами, со множеством выдвижных ящичков. Ручки этих ящичков были точеные, похожие на шахматные пешки, постоянно они вываливались, и мать их укрепляла, оборачивая бумажками, и пеняла отцу, что у нет дома ни до чего руки не доходят, и отец всякий раз предлагал одно и то же: «А если их того… шашкой и до пояса? А?..», и мать всегда возмущалась его юмором висельника…

— Вот ваше истинное лицо, — бросил разыгравшийся окончательно Фред, когда обыск переместился в кабинет, откуда малый с мелким, тощим и пакостным лицом грязного мальчишки уже горстями таскал в наволочку побрякушки — вспыхивали камни, обволакивающе желтел металл. Перешли в спальню, оттуда Фред опять сказал издевательским тоном:

— И ведь семьи даже нет — вот оно, звериное лицо примазавшегося врага…

Кристапович сидел на стуле возле стола с наволочкой, напротив сидел хозяин. Михаил встал, обошел стол, тихо спросил:

— У вас есть оружие?

Человек поднял глаза, и Мишка отвернулся.

— Эй, кто там ходит? — крикнули из спальни. Фред и помощники вернулись. Мишка отошел к окну. В «опеле» теперь никого не было, а из-под машины едва заметно выглядывал сухумский башмак. Колька спешил, башмак дергался…

Один из вошедших в комнату бандитов держал в левой руке хромированный «кольт» с именной дощечкой — чуть прихваченным манжетом рубашки за самый край ствола, весь револьвер был тщательно протерт заранее. Фред незаметно покосился на Кристаповича — видимо, намеченный план казался ему слишком рискованным. Михаил так же незаметно расширил глаза — мол, никаких импровизаций, все согласовано с мэтром. Фред кивнул блатному, тот как бы нечаянно положил пистолет на стол. Отойдя к окну, где стоял Кристапович Михаил передвинулся, перекрывая видимость на машину, — Фред сухо сказал:

— Ну что ж, одевайтесь.

Мишка увидел, как при этом Фред сжал в кармане пальто пистолет, как напряглись кулаки и в карманах остальных. Но вмешательства не потребовалось.

Человек встал, бритая голова двигалась на вдруг ставшей тонкой в распахнутом вороте рубашки шее, глаза ползли в стороны, рука легла на скатерть, дернулась — и в следующее мгновение негромкий хлопок слегка сотряс воздух этой комнаты, где каждая дощечка паркета была знакома Мишке до последней трещинки, где, может, и до сих пор валялся за диваном оловянный солдатик в буденовке с облезлой звездой…

Когда они выходили, человека в подъезде уже не было.

— Боятся смотреть, как начальство за жопу берут, — сказал Фред. Это были последние слова, которые Кристапович от него услышал.

Возле «опеля» стоял Колька. Фред покосился на него недовольно, Самохвалов ответил на взгляд: