Анна Белкина - G.O.G.R.

— Будешь мне ещё хоть раз в засаде сидеть — в обезьянник забью! — мрачно пообещал Сидоров, пихая Брузикова. — Пора лишить тебя лицензии на охоту, а то ещё поранишь кого-нибудь! Вон, сколько кольев настругал — под статью загремишь за оружие, но я тебя вытаскивать не буду!

— Да я же спасаю тебя! — захныкал Брузиков, вырываясь. — Я уже давно за твоим домом наблюдаю!

Сидоров молча распахнул входную дверь и пересадил Брузикова через порог.

— Иди, отдохни! — сказал он, толкнув уфолога к лестнице. — И не забивай мне голову своими пришельцами — и так забита!

Брузиков повернул к Сидорову донельзя униженное и оскорблённое лицо и плаксиво проныл:

— Ну ты и бука! Не хочешь — без тебя справлюсь!

После этого Брузиков поправил сбившуюся на затылок кепку и пополз вниз по лестнице.

Сидоров дождался, пока он сползёт и выйдет из подъезда и после этого с победой вернулся домой. Достал его уже тот Брузиков с его «зелёными человечками». В чужую квартиру лезть… Ещё чего!

Все соседи Утюга уже отправились назад, в не столь отдалённые места, откуда их и привозили на опознание Зубова. Утюг же всё оставался у Недобежкина в изоляторе, потому что допросить его у милицейского начальника не хватало ни времени ни сил. Утюг томился в камере по соседству со Свиреевым «Шубиным» и по ночам слышал, как последний надсадным волком воет песни: «Ты добычи не дождёшься, чёрный ворон, я не твой», «С вором ходила, вора любила. Вор воровал — воровала и я», «Не предавай — не предавал, не убивай — не убивал, не пожалей — отдам последнюю рубаху. Не укради — вот тут я дал в натуре маху». Утюг постоянно находился в «концертном зале», и из-за этого не мог уснуть. Тем более, что вокальные данные Свиреев имел весьма неказистые.

Уехав из психушки, Недобежкин вдруг забыл про воскресный отдых и выказал непреодолимое желание работать.

— Едем в отделение! — решил он. — Утюга будем крутить!

Ежонков понял, что не попадёт сегодня домой до вечера и обиделся:

— Ну, Васёк, подумай: я только с женой помирился… А ты? Она же думает, что я ей изменяю… Уже и по воскресеньям ухожу неизвестно куда!

— На работу! — поправил Недобежкин. — Неужели ты в своём СБУ никогда не выходил на работу по выходным??

— Нет! — отказался Ежонков. — У меня железный график. И, если у профайлера нерабочий день — его никто не дёргает, а все ждут, когда профайлер выйдет на работу по графику!

Пётр Иванович знал, что Ежонков врёт про график. СБУ — та же милиция. А когда это в милиции был «железный график»??

Ежонков всю дорогу до отделения куксился, а Недобежкин придумывал вопросы, которые будет задавать Утюгу. Отделение встретило их пустыми тихими коридорами, запертыми кабинетами и молчаливыми цветами на подоконниках. На службе сегодня были только два человека: дежурил Усачёв и Белкин охранял изолятор.

— Ты добы-ычи не дождё-о-ошься! Чёрный во-орон, я не товоой! — неслось из «апартаментов» Свиреева «Шубина». Как же надтреснуто и заунывно звучит его песня, словно бы его незаслуженно волокут на расстрел. Как только Белкин его выдерживает?

Утюг, напротив, вёл себя очень тихо и смирно, словно коровка на выпасе. Для него это тоже странно, потому что вспыльчивый Утюг, попадая в камеру, начинает стучать по решётке и громко вопить про милицейский беспредел.

На вопрос Недобежкина о том, как дела в изоляторе, Белкин бодро ответил:

— Тот вопит, а этот — молчит!

— Открой-ка молчаливого! — потребовал Недобежкин, и Белкин принялся откупоривать камеру Утюга.

Утюг сидел в углу камеры на краешке дальних нар и пялился на носки своих неэлегантных башмаков, которые достались ему в тюрьме взамен крокодиловых туфель. Когда к нему пришли «гости» — Утюг поднял опустевшие глаза и пискнул:

— Кроты! — нет, не просто пискнул, а всхлипнул, с горькими слезами в охрипшем голосе.

— Опять кроты! — фыркнул Недобежкин и подошёл к Утюгу поближе.

— Кроты! — повторил Утюг и опять уткнул в пол свой потускневший взгляд.

— Не нравится в тюрьме? — ехидно осведомился Недобежкин.

— Нет! — сказал правду Утюг — наверное, впервые в жизни.

— Придётся потерпеть! — отрезал милицейский начальник. — Ежонков, давай, колдуй! Серёгин, диктофон!

Пётр Иванович присел на свободные нары и включил диктофон, приготовившись записывать показания, которые гипнотизёр Ежонков выдавит из Утюга. Гипнотизёр же Ежонков отогнал Недобежкина от Утюга подальше, мотивируя эту акцию следующим образом:

— Твоя аура мешает раскрытию каналов памяти!

— Тьфу, парапсих! — тихонько проворчал Недобежкин, но от Утюга отошёл — а вдруг, действительно, мешает?? И они все быкуют только потому что он около них стоит и не даёт их каналам памяти раскрыться своей аурой?? Да, с этой «порчей» тут во всё поверишь: и в зелёных человечков, и в синих, и в красных.

Утюг не просил адвоката, а охотно согласился на гипноз. Неужели, это в тюрьме ему так «обломали рога»?? Ежонков заставил его рассказывать нудные параграфы географии, а когда соскучился слушать про грунты Украины — громко осведомился:

— Вопросы есть?

— Вопросов нет! — всплакнул Утюг.

— Отреагировал! — обрадовался Ежонков, потирая ручки, словно бы собирался ограбить Лувр. — Давай, Васёк, пушим!

— А аура моя не помешает? — съехидничал Недобежкин.

— Барьер уже преодолён! — настоял Ежонков. — Иди сюда!

— А, можно? — пробормотал Недобежкин и приземлился на нары рядом с отрешённым Утюгом. — Так, Утюжок… Утюжок… Давай, чревовещай про подземелье!

— Подземелье… — повторил Утюг глухо, как Диоген из бочки. — В доме двадцать два по Университетской улице… Они… там. Кашалот отводил туда врагов, они не приходили назад, их уносили… гномы… тролли…черти… Я был, был… Мне приказали спустить дворника, я спустил. Кашалот договорился с Тенью… Он платил Тени дань людьми, чтобы Тень не трогал его бизнес.

— Чёрт, кровожадный какой! — вырвалось из Недобежкина, когда он услышал про дань людьми. — Эй, что-то Кашалот ничего не говорил про дань людьми! Это что-то новенькое… Надо снова привезти его к нам на разговор!

— Он не может брехать под гипнозом! — на всякий случай вставил Ежонков.

— Я понял! — огрызнулся Недобежкин. — Давай, Утюг, продолжай!

— Кашалот! — продолжал Утюг, но не кричал и не дёргался, потому что гипнотизёр Ежонков предусмотрительно лишил его двигательной активности, настроив лишь на считывание информации из долговременной памяти. — Кашалот обложил данью меня в лихих девяностых. Я платил, а потом — Кашалот сказал, что ему моя дань до лампочки и заставил пахать. Он моих киллеров использовал для себя.

Вот это колется под гипнозом! И про киллеров вываливает, и про дань, и про девяностые! Да тут ещё ни одно дело придётся отдать на дознание! Вот, какой ценный кадр, а Недобежкин не хотел допрашивать его!