Стюарт Вудс - Корни травы

Четыре затвора щелкнули как один.

– Оружие к бою! Короткими очередями – огонь!

Стреляли без глушителей. Две очереди ударили одновременно, затем ритм нарушился. Когда стрельба закончилась, не было нужды идти рассматривать цели вблизи. И так было очевидно: нарисованные на щитах фигуры пробиты кучными попаданиями по самому центру – каждая очередь в грудь.

Подумать только! Так метко стрелять из автоматического оружия. Перкерсон поднял взгляд к затененному узкому проходу над стрельбищем и вздрогнул.

Там был Старейшина, появившийся без уведомления. Он всегда возникал вот так – совершенно внезапно.

– Завязать глаза! – скомандовал Перкерсон.

Четверо взяли оружие на ремень и наложили на глаза черные повязки.

– Кругом! Встать на колени! Разобрать оружие!

Ученики вслепую проворно разбирали автоматические пистолеты. Он заставил себя смотреть на их руки. Разборка – сборка. Этому он научил их. Первый поставил рекорд, остальные управились секундами позже.

– Встать! Вольно! Четвертый номер, приказания снять повязку не было! – Перкерсон взглянул наверх, ожидая.

Старейшина кивнул.

Перкерсон со вздохом перевел взгляд на учеников.

– Ребята! – Голос его был тверд. – Сегодня вы удостоены чести! С вами будет говорить Старейшина!!

Ученики вытянулись, вздрогнув, как от электрического разряда.

– Добрый вечер, джентльмены! – громко и гулко сказал Старейшина. Ему, впрочем, не требовалось повышать голос – он был таким от природы. – Джентльмены, вы приняты в нашу семью.

Один из учеников, не выдержав, издал нервный смешок.

– Сегодня стало меньше на четыре американца, которые бродят в потемках, потерявшись в собственной стране. Сегодня вы еще не на виду, ваше Братство укрыто от посторонних глаз, и вы своей кровью, самой своей жизнью гарантируете сохранение тайны. Громкие клятвы не требуются. Они в ваших сердцах, полных любви и ненависти. Любви к нашей великой стране, ненависти – к тем, кто пьет ее соки и отравляет души ваших детей... – После паузы он добавил: – Поздравляю вас, избранники судьбы!

Фигура Старейшины растворилась в тени. Хлопнула дверь.

– Хорошо, – сказал Перкерсон подопечным. – Можете сбросить повязки.

Стрельбище было ярко освещено, и люди, сорвав повязки, невольно сощурились.

– Боже, – сказал один, – это не звукозапись была?

– Нет, – ответил Перкерсон, – с вами говорил сам Старейшина.

– Ужас, – сказал второй. – Я не думал, что это будет так скоро!

– Не знаю, скоро ли снова придется встретиться с Ним, – задумчиво сказал Перкерсон, – но этот День когда-то настанет.

Третий поднял кулак.

– Тот самый День! – сказал он.

– Тот самый День! – повторили все.

Уилл Ли продемонстрировал охраннику удостоверение.

– Могу я припарковаться? Всего на несколько минут! Мне нужно взять кое-что в офисе.

Охранник сошел по ступенькам к его «порше» – не новому, но свежевымытому, без лишней пылинки, – и освидетельствовал наклейку на ветровом стекле.

– Десять минут, – произнес он, – не больше.

В Вашингтоне все любят проявлять, власть, подумал Уилл. Парни, охраняющие Капитолий – не меньше прочих.

Было семь тридцать утра, суббота, декабрь. В пятницу конгресс не работал.

Уилл перебежал в Рассел-Билдинг, ощущая давление хмурого, облачного неба. Шее и лицу было холодно. Он расписался у стола внутренней охраны, а когда пересекал вестибюль, его шаги по мраморному полу вызвали гулкое эхо. В спешке он механически нажал у лифтов кнопку для членов конгресса, гарантирующую внеочередное обслуживание, В лифте он прислонился к стене, вдыхая слабый аромат лака и сигар. На миг он стал – вообразил себя – конгрессменом, сенатором, который, оставив толпу журналистов, фотографов и телевизионщиков за дверями лифта, взлетает в свой офис принять телефонный звонок президента, обеспокоенного событиями в какой-нибудь точке планеты. Лифт плавно замедлил ход и замер. Уилл заторопился по коридору. Странно, но дверь в офис была не заперта! Уилл прошел через приемную и основную служебную комнату с письменными столами нескольких сотрудников в свой небольшой кабинет. В Рассел-Билдинг ужасающе не хватает помещений. Уилл руководит штатом сотрудников сенатора, а работать вынужден в клетушке. Он выдвинул ящик своего стола и удивился, увидев полоску света под дверью кабинета босса, сенатора Бенджамина Карра.

Уилл, не колеблясь, встал и пошел посмотреть, в чем дело.

Сенатор был в кабинете собственной персоной. Он сидел за своим столом и удивленно смотрел на Уилла.

– Что вам здесь понадобилось, Уилл? В субботу, в такую рань? – хрипло спросил Карр, откинувшись в кресле.

– Доброе утро, сенатор, – в некоторой растерянности ответил Уилл. – Я еду в аэропорт, но кое-что здесь забыл. – Он нахмурился. – А что же вы сами? Суббота – для всех.

Сенатор, подмигнув, спросил:

– А вы уверены, что я не приезжаю сюда поработать еще и в субботу? – Лицо его стало хитреньким. – Ладно уж, примите мои объяснения. Еду к девятичасовому самолету – на нем полечу в Атланту. Джаспер уже ожидает меня в гараже.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Уилл. Он не видел босса два дня. В пятницу сенатор весь день был в госпитале Уолтера Рида.

– Чувствую себя, как японская иена, – ответил сенатор, посмеиваясь. – Сказали, что я превозмогаю припадок.

– Это точный диагноз, сэр? – спросил Уилл. – Я же все равно узнаю.

Бену Карру минуло семьдесят восемь лет, и в последнее время он выглядел утомленным.

– Черт возьми, безусловно, узнаете, – рассмеялся Карр. – В этом городе уже ничего не скроешь. Раньше какой-нибудь конгрессмен мог содержать девчонку в Джорджтауне или соблазнить жену другого конгрессмена – и газеты на этот счет не распространялись. Теперь звонят и об этом! – Он успокаивающе поднял руку. – Не волнуйтесь, всего лишь повысилось артериальное давление. Получил какие-то пилюли, они у меня с собой.

– Вы уверены, что это все?

– Это все. Сказали, что проживу еще один срок. После Рождества объявим это во всеуслышание, а то у республиканцев уже ушки на макушке. Не стоит им волноваться, не так ли?

Уилл усмехнулся:

– Нет, сэр. Давайте разочаруем их раньше.

Бен Карр положил ладони на стол и поднялся. Высокий, лысый, сутуловатый, он обошел вокруг стола.