Екатерина Э. - Жертвы

Когда он кончил, стало еще отвратительней, он вышел из меня, стянул окончательно мои трусы со словами «больше они тебе не понадобятся», встал, подтянул свои трусы, штаны, застегнул ширинку и закурил.

Я полежала несколько минут, приходя в себя, а потом тоже попыталась встать, сначала медленно поднялась на колени, по бедру тут же побежала его сперма вперемешку с моей кровью, я поморщилась и вытерла себя подолом туники. Между ног все горело, тело дрожало. Я немного постояла на коленях, а потом, с трудом, на трясущихся ногах все же поднялась, огляделась и встретилась взглядом с Пашенькой – все это время он пристально наблюдал за мной, стоя у окна. Мы постояли так некоторое время, напряженно смотря друг на друга.

– Лучше не дергайся, — зло прорычал он, заметив, что я поглядываю на дверь комнаты, и я не решилась – стояла и дрожала, и не знала, что делать?..

Так прошло еще минут десять, он снова закурил, посмотрел в окно, потом снова на меня, взял сигарету в рот и направился ко мне, я отступила, повернулась и побежала к выходу, но он легко догнал меня, схватил за талию и поволок к столу, стоящему посреди комнаты.

– У меня закралась мысль, что тебе в первый раз не особо понравилось, счас мы это исправим, — Пашенька говорил невнятно, наверное, из-за сигареты во рту, — и давай-ка поори как следует, утешь братца.

Он грубо развернул меня и согнул, уткнув лицом в стол, задрал тунику, снова расстегнул свои штаны и все началось по новой… края стола больно впивались в бедра спереди, каждый его толчок больно отдавал где-то внутри, и он больно дергал меня за волосы, то и дело задирая мне голову.

– Ну же, кричи, кобылка, давай, покажи, как тебе нравится!

Но я молчала, он начал несильно бить меня головой о стол, но я молчала… Не сдержалась только, когда он стал тушить сигарету о мою ягодицу… А потом он вдруг вышел, не окончив свое дело, развернул меня, поставил на колени и обхватил рукой за подбородок.

– И смотри, сука… — Пашенька погрозил пальцем, а я даже не поняла сразу, чего он грозит-то, но он наклонился и зло и убедительно прошептал, — заживо сожгу… — и после этих слов он начал пихать свой член мне в рот. Я вроде пыталась, выставив руки перед собой, помешать ему, но сопротивлялась я уже несильно, что-то сломалась внутри, я была слишком напугана, растеряна и ошарашена… То и дело подкатывали приступы тошноты, но…

Однажды в детстве на даче у бабушки, я залезла в куст малины, которой было очень много в тот год – просто уйма… и она была очень сладкой. Я ела ее прямо с куста: какие-то ягодки были теплые, согретые солнышком, а другие, те, что висели в глубине куста, прикрытые листьями, наоборот, были прохладными и от этого казались сочнее… И вот я схватила одну, крупную, красную, висевшую почти в самой середине куста, засунула в рот и раскусила, и что-то хрустнуло – и во рту вдруг стало так мерзко на вкус и так ужасно запахло. Я тут же начала выплевывать все на ладонь и увидела, что вместе с ягодой засунула в рот и «вонючку», которые так любили лазать по малине. Я рванула к умывальнику и начала изо всех сил намывать рот, но запах не проходил и от этого было так невкусно во рту, и отчего-то страшно… С тех пор я всегда ела ягоды исключительно внимательно и только уже собранные… и была уверенна – нет ничего противнее, чем съесть «вонючку»…

Я ошибалась: в первые секунды, когда я почувствовала что-то теплое, вязкое во рту на очередном его толчке, я даже задержала дыхание… и, когда Пашенька, наконец, вынул член из моего рта, я тут же наклонилась, пытаясь выплюнуть это все… тошнота подкатывала, но почему же не тошнило??? Беловатая, теплая, чуть кислая на запах гадость стекала из моего рта и капала на пол вместе с моими слюнями – я боялась закрыть рот или сглотнуть, в желудке неприятно скрутило, во рту стоял стойкий привкус чего-то кислого… противного… «Не думай, не думай… не думай об этом», – мысленно уговаривала я себя, а внутри накапливалось невероятно тошнотворное омерзение… Пашенька постоял немного около меня, застегнул свои штаны, и вдруг, резко, поставив ногу мне на затылок, опустил меня лицом прямо в набежавшую из моего рта маленькую лужицу…

– Давай, сука, слизывай! — чуть перекатив ногу, Пашенька повернул мою голову на бок, и нажал подошвой кроссовка на мое лицо, стало больно и страшно, но тут он убрал ногу с моего лица, и тут же резко пнул меня в живот, снова стало мало воздуха, и в этот раз удар отозвался острой болью где-то в боку, я застонала.

– Слизывай, сука! Давай! Все до последний капли, — уже прокричал он и снова пнул меня, и еще раз.

И я… я, напугавшись этих его пинков, начала делать то, что он говорил, было очень неприятно, невкусно и… унизительно… И как же я потом себя винила, что сделала это – надо было терпеть боль до победного, до смерти… Просто тогда я надеялась, что он поглумится и кошмар на этом кончится, да… я на это надеялась…

Наконец, ему надоело смотреть на то, как облизываю пол… он взял меня за волосы, приподнял и наотмашь ударил по лицу, так, что с нижней губы закапала кровь – а я была этому даже рада, я слизывала ее, пытаясь ее металлическим привкусом хоть немного заглушить стоящий во рту тошнотворный вкус.

Пашенька же поднял меня и поволок к батарее, и буквально в шаге от нее толкнул, я упала и стукнулась лбом об нее, в глазах аж потемнело, с трудом сориентировавшись, я села на полу, облокотившись спиной на батарею, и несильно помотала головой, пытаясь развеять этот набежавший туман, получилось не сразу, я приложила пальцы к месту удара и почувствовала кровь.

Через некоторое время Пашенька подошел ко мне, в его руках была веревка, он связал мне руки за спиной и привязал их к батарее, а потом обвязал веревку вокруг моей шеи, натянул и тоже привязал к батарее, закурил и вышел. Мне повезло, что на улице была тепло и батарея была не горячей…

Вернулся Пашенька с водкой и яблоками, выпил, закусил, завалился на диван и уснул. А я заплакала, навзрыд, и плакала долго…

Всю ночь я почти не спала: руки устали от одного положения и моих безуспешных попыток высвободить их, веревка на шее больно впивалась, между ног неприятно саднило, во рту было ужасно на вкус, рана на лбу муторно ныла, голова просто чудовищно болела, а в мыслях… я закрывала глаза и вспоминала его член во рту, и становилось так… гадко, мерзко, тягостно, гнусно, погано… И очень хотелось пописать, очень, и к утру желание сходить в туалет усилилось до безумия.

– Паш, — наконец решилась я и позвала, он не откликнулся, продолжал преспокойно сопеть на диване. – Паш, — позвала я уже громче.