Майкл Коннелли - Потаенный свет

Двое с сумками направились к дому, но в этот момент из фургона, стоящего на противоположной стороне улицы, выскочили три вооруженных человека в масках. За рулем фургона был еще один. Рука у меня сама скользнула под пиджак к пистолету на бедре. Но я не стал стрелять. Вокруг слишком много народу, могут быть жертвы.

Бандиты быстро настигли служащих, без единого выстрела вырвали у них сумки с деньгами и начали отходить к фургону. И вдруг случилось необъяснимое. Третий налетчик, который не нес сумку, а прикрывал отход, присел, расставив ноги, и обеими руками поднял ствол. Что он увидел? Откуда ему угрожали? Кто приготовился открыть огонь? Бандит выстрелил, и старший мужчина в штатском, взмахнув руками, опрокинулся навзничь.

В то же мгновение началась пальба. Стрелял человек в джипе, стреляли охранники, стреляли нанятые полицейские с лужайки перед домом. Я тоже вытащил пистолет и боком стал продвигаться в сторону фургона.

– Лечь! Всем лечь!

Участники съемки попадали на землю. Я слышал, как кто-то закричал, как резко набирал обороты двигатель фургона. Горячий запах пороха обжигал мне ноздри. Когда дым рассеялся, налетчики были уже у фургона. Один из них закинул свои сумки внутрь, обернулся и выхватил из-за пояса два пистолета.

Я выстрелил прежде его. Он подпрыгнул и перевалился через борт внутрь. Двое нырнули за ним, и фургон, шурша шинами, рванул с места. Я видел, как он свернул за угол и помчался в сторону бульвара Сансет. Преследовать грабителей я не мог. Моя «краун-виктория» стояла в квартале отсюда. По мобильному телефону я позвонил в управление и попросил прислать «скорую помощь», наряд полиции и заблокировать выезд с бульвара Сансет.

Позади меня не переставая кричал раненый. Я выключил мобильник и подошел к нему. Это был один из штатских. Он прижимал руку к бедру. Между пальцами сочилась кровь, но я понял, что рана не смертельная.

– Я ранен! – воскликнул он, корчась. – Ранен, слышите?

Я очнулся от воспоминаний в тот момент, когда Арт Пеппер заиграл «Как будет прекрасно, когда ты вернешься домой». У меня на дисках были по крайней мере три разные записи хита Коула Портера, и в каждой Арт выкладывался до конца. Больше всего мне нравилось в нем, что он не жалеет себя. Мне казалось, это роднит меня с ним.

Я открыл блокнот на новой странице и хотел записать одно соображение о происшествии на Сельма-авеню, как в дверь постучали.

Я прошел в холл, посмотрел в «глазок», потом быстро вернулся в столовую и достал скатерть из буфета. Скатерть новая, ее купила моя бывшая жена на случай прихода гостей. Гости к нам не приходили, и жены у меня сейчас не было. Зато скатерть пригодилась. В дверь снова постучали, на сей раз громче. Я накрыл скатертью фотографии и бумаги на столе.

Когда я открыл дверь, Кизмин Райдер смотрела в сторону улицы.

– Извини, Киз. Я находился на задней веранде и не слышал, как ты постучала первый раз. Проходи.

Она шагнула в холл и, вероятно, заметила, что раздвижная дверь на веранду закрыта.

– Как же ты узнал, что я стучала два раза?

– Стук был такой громкий, что я подумал…

– Ладно уж, помолчи.

Я не видел Кизмин восемь месяцев, со дня моей прощальной вечеринки, которую она от моего имени организовала в ресторане «Массо» и пригласила весь наш отдел.

Кизмин вошла в столовую. Ее взгляд скользнул по наспех разостланной скатерти, и я пожалел, что придумал эту увертку.

Кизмин была в строгом темно-сером пиджаке и такой же юбке ниже колен. Меня удивил ее наряд. Когда мы работали вместе, она обычно надевала черные джинсы и блейзер поверх белой блузки. Такая одежда давала ей свободу движений, позволяла даже побежать при необходимости. Сегодня же Кизмин напоминала скорее заместителя директора банка, чем сыщика, гоняющегося за убийцей.

Все еще не отводя глаз от стола, она произнесла:

– Ох, Гарри, ты так красиво накрываешь стол. Что у тебя сегодня на ленч?

– Извини, я не знал, кто пришел, и на всякий случай накрыл тут кое-какие материалы.

Она посмотрела на меня.

– Какие материалы, Гарри?

– Да так, старые. Лучше расскажи, что новенького в твоем ОГУ? Полегче стало?

За год до моего ухода Кизмин перевели в отдел по раскрытию грабежей с убийствами. Отношения у нее там не складывались, и она не скрывала это от меня, поскольку я давно как бы взял над ней шефство. Но все прекратилось, когда я вместо перевода в ОГУ выбрал отставку. Это обидело ее. Кизмин рассчитывала, что мы еще поработаем вместе. Организация вечеринки была хорошим дружеским жестом с ее стороны, но им же она говорила «прощай» нашему товариществу.

– В ОГУ? В ОГУ ничего не получилось.

– О чем ты? Не понимаю.

Я удивился. Мне не приходилось работать с более расторопным и находчивым напарником. Она была рождена для сыска. Побольше бы таких в нашем управлении. Я был уверен, что Кизмин ожидает блестящее будущее.

– В начале лета я ушла из ОГУ. Я теперь у начальника управления служу.

– Ты шутишь… О господи!..

Я был поражен. Очевидно, она выбрала иной способ сделать карьеру. Если Кизмин работает на шефа, не важно, в качестве адъютанта или особого порученца, то быть ей в руководстве. Ничего плохого в этом нет. Я знал, что Райдер честолюбива, как любой из нас. Но расследование убийств – это призвание, а не карьера. Я всегда считал, что она это понимает.

– Киз, я не знаю, что сказать. Хорошо, если бы ты…

– …если бы я посоветовалась с тобой? Что бы ты мне порекомендовал? Тянуть лямку в ОГУ? А сам отказался?

– Со мной другое дело, Киз. Я нажил себе недругов. За мной много всякого накопилось. А у тебя все иначе было. Ты была наша звезда, Киз.

– Звезды сгорают. Кстати, у нас на третьем этаже было много мелкого политиканства. Странно, но факт: на шестом этаже меньше зависти и подсиживания, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Вот я и сменила курс. А шеф – хороший человек. Старается по-настоящему работать, без дураков. С ним интересно.

Киз говорила, а я думал: кого она убеждает – меня или себя? Меня охватило чувство вины и потери. Если бы я остался работать в ОГУ, она тоже осталась бы. Я пошел в гостиную и опустился на диван. Киз последовала за мной, но садиться не стала.

Сквозь раздвижную дверь я видел раскинувшуюся за Долиной цепочку гор. Повисший над ней дымный туман был не гуще, чем обычно, но мне почему-то сделалось грустно. В плеере звучала «Тень твоей улыбки» в исполнении Ли Коница под аккомпанемент кларнета Арта Пеппера. Я любил эту песню. Диски с последними записями Пеппера подарил мне приятель Квентин Маккинзи, старый джазмен, который играл с моим кумиром двадцать – тридцать лет назад «У Шелли Манн», в «Донте» и других давно исчезнувших голливудских джазовых клубах. Маккинзи настоятельно советовал почаще их слушать. После нескольких лет заключения, которые Пеппер отбывал из-за своих пагубных привычек, он словно наверстывал упущенное. Не щадил себя, выкладывался весь, пока не сдало сердце.