Шамиль Идиатуллин - Убырлы

– Да не до küçtänäç уже, – сказала Зулька. – Айда, наверное, с такси договариваться.

Договорились с тем самым пожилым таксистом – он запросил не по-божески, но совместимо с жизнью.

– А хорошая штука ЕГЭ, – сказал Равиль, забираясь в салон вслед за Зулькой. – Как Наиль шпарит-то, а? Я почти…

– Поехали, у меня опять жжет, – почти простонала Зуля, резко отвернулась от окна и зажмурилась. – О-ох. Равиль, блестит, убери.

– Что блестит? – не понял Равиль.

Зулька молчала, не размыкая мокрых ресниц. Шофер оглянулся на них и втопил с места.

Они не заметили, что Наиль, наблюдавший за ними из соседнего тамбура, пошатнулся и сел, а потом лег на пол.

И совсем никто не заметил, что, едва отъехав от аэропорта, такси наддало и свернуло в сторону республиканской клинической больницы. У Зули начались схватки.

Надо было идти домой, а я не мог. Просто не мог, и все.

Мы с Дилькой стояли возле соседнего дома и смотрели на наш подъезд. Долго уже смотрели, хотя ничего интересного не видели. Дядя Рома деловито вышел, ушагал прочь, через пару минут подъехал на китайской своей таратайке, гордо покурил рядом с ней, встретил веселыми, видимо, словами тетю Ларису, которая волокла за руку негодующего Санька, и получил от нее на сдачу. Они быстро загрузились и уехали. А потом никто не выходил и не входил. В соседний подъезд вразвалку задвинулась тетка с сумками, почти зацепив нашу машину, которая так и стояла у бордюра. Не наши машины проскакивали мимо нас. Я понял, наконец, что это не они такие громкие и вонючие. Это у меня нюх и слух слишком прорезались. Так, что приходится дергаться и морщить нос от невинной ерунды вроде загрузки мусора.

Бабок у нас в подъезде не было, так что на скамейке никто не сидел. Жалко. Наверное, в таком холоде не больно-то и посидишь. Мы вон не садились. Стояли и смотрели.

– Наиль, пойдем домой, – тихо сказала Дилька.

Я один, оказывается, дом разглядывал, а она таращилась себе под ноги. Топталась и разглядывала, как отпечаток подошвы возникает на миг, и тут же слизывается жижей. Дилька устала и замерзла. А я типа нет. У меня, между прочим, ранец и кот.

Кота мы забрали из опустевшей избы в лесу. Изба опустела, потому что бабушка с именем ласточки, Карлыгачбикя, улетела, чтобы спасти Дильку и меня – и чтобы я успел победить убыра. Злую тварь, которая почти сожрала моих родителей и одноклассника Леху. Которая пыталась захапать Дильку и подкараулить нашу беременную родственницу Зульку. Которая заставила нас бежать из дома и три дня слоняться по электричкам, лесам и болотам, где мы мерзли, голодали, дрались и умирали – нет, не хочу вспоминать. Главное – мы не умерли. Мы поняли, что делать, чтобы не умерли остальные. И мы вернулись домой.

Кот зашевелился, чуть не вывалился из-за пазухи и принялся топыриться, отыскивая удобную позу. Вот ему точно было тепло и приятно.

– Ладно, – решил я. – К мусорке сходим – и домой.

Говорить я мог уже свободно, только недолго. Горло начинало болеть.

Дилька открыла рот – конечно, чтобы спросить, зачем к мусорке-то, – закрыла рот, подумала и заявила:

– Ну пойдем скорей тогда.

Мусорка была с обратной стороны дома – три кирпичных стенки и железные воротца, а за ними контейнеры. Я туда ходил крупные вещи выбрасывать: сгоревший пылесос или пачки прочитанных газет – папа всякий раз бурчал что-то про сдачу с миллиона родине. Быстро ходил – медленно там делать было нечего, да и воняло даже в самый мороз так, что ноздри слипались. А теперь-то у меня нюх до дурного тонким стал, вообще в обморок упаду. Чего прусь, спрашивается. Спрашивается, да не отвечается. Не знаю, чего прусь. Прусь вот, и все. Надо. Почему-то.

Вонища и впрямь была сильная, но в обморок я не плюхнулся. И перенес сладкий запах гниющей дряни куда проще, чем простенький душок от грузовика. Дышать пришлось экономно, и Дилька кривилась, но до края терпелки было далеко.

Дильку, чтобы рожи не корчила, я хотел поставить еще дальше. Утвердил ее на месте, буркнул «Сейчас» и шагнул было ближе к контейнерам, но ту же вернулся и взял сестру за руку. Не мог я ее одну за спиной оставлять. Хватит, наоставлялся.

В общем, вместе мы пошли. К самым воротцам, вокруг загородок, в одну сторону, в другую – и к нашему дому, по тающим в грязи льдистым островкам. Но на полпути развернулись и зашагали прочь, в сторону пятнадцатого дома, где Тимур и Наська живут. Так уж следы вели.

Незаметные следы. Точнее, невидимые – но я-то видел. Крыс было полтора десятка. Они мелкими когтистыми лапами натоптали между нашим домом и мусоркой целое шоссе – тоже невидимое, но просторное. По траве, которая потом ушла под снег, который потом стал грязью, которую потом перестали месить мелкие когтистые лапы. Позавчера где-то, пока наши мелкие когтистые лапы месили совсем другую грязь.

Крысы жили в нашем подвале, тусовались на нашей мусорке, и так все двадцать или сколько там лет, что стоял наш дом. Распугивали кошек, уворачивались от псов и дворницких сапог, отлеживались от ядов санэпидстанции, которую на моей памяти вызывали дважды – последний раз прошлым летом, когда весь второй подъезд проснулся от визга тети Сони, увидевшей, что здоровенный крысюк продрал сетку от комаров на балконной форточке и почти уже заглянул к ней в гости. Не брали крыс ни каблуки, ни псы, ни яды. А вот теперь что-то взяло. И увело. Тимуру с Наськой на радость.

До пятнадцатого дома я не дошел – и смысла не было, и отвлекся на след, чем-то отличавшийся от остальных. След уходил в сторону и нырял под лысый куст возле детской площадки. Он и летом был лысый, потому что возле детской площадки, говорю же, но упорно выживал. Крыска под ним оказалась не такой упорной. Она смогла зарыться башкой в тень и мусорную землю, и больше не смогла ничего. Я на секунду застыл, бездумно разглядывая тонкий, как медная проволока, хвост и мокрую шерсть на сером тощем, аж ребрышки видны, боку. Кот за пазухой растопырился и очень ловко, не больно, но и не щекотно, провел мне когтями по пузу. Я очнулся и легонько дернул за руку Дильку, которая напряженно всматривалась в тени под кустом.

– Пошли-пошли.

– А что там, Наиль? А куда?

– Домой, – сказал я, точно не расслышал первый вопрос.

Сказать-то легко. Идти я теперь мог. Кто-то внутри меня всё про всё понял, оценил и придумал, и теперь заставлял вытаскивать деревянные спицы, аккуратно подсовывать их за ремень сзади так, чтобы удобно было выдергивать – ну и твердо, по прямой гнал к подъезду. А я, который снаружи, боялся.

Интересно, «бояться» и «бой» – родственные слова?

Я еще раз прикинул план действий, понял, что никакого плана у меня нет, но если сосредоточиться, можно представить себя героем хорошо отрисованного ролика с кучей вариантов развития событий. Правда, голова от этого представления уходила в сторону и ломило затылок. И кой смысл представлять сто вариантов, если будет один. Пусть будет.