Элизабет Костова - Историк

Я расплескал кофе по скатерти, залил колени, рубашку — все равно ее пора было сменить, — забрызгал ей щеку. Девушка, уставившись на меня, стерла брызги ладонью.

— Господи, извините. Извините…

Я пытался навести порядок, схватив и свою и ее салфетку.

— Вы в самом деле удивились, — не шевелясь, сказала она. — Значит, вы с ним знакомы.

— Знаком, — признал я. — Он мой куратор. Но о Румынии он никогда не рассказывал и… не говорил, что у него есть семья.

— У него нет семьи.

Ее слова резанули меня ледяным холодом.

— Я, видите ли, ни разу с ним не встречалась, хотя теперь, вероятно, это только вопрос времени.

Она чуть откинулась на неудобном стуле и неловко ссутулила плечи, словно отстраняя всякую попытку сочувствия.

— Я видела его однажды, издалека, на лекции — представьте себе, так вот, издали, впервые увидеть собственного отца.

Я смял салфетки в мокрый ком и сдвинул все в сторону — чашки, ложки, все как попало.

— Но почему?

— Это довольно странная история, — сказала она, не сводя с меня взгляда, нет, она не ушла в свои мысли, а чутко ловила каждое мое движение. — Ну, хорошо. История из серии «поматросил и бросил». — При ее акценте это прозвучало странно, но мне не хотелось улыбаться. — В сущности, ничего особенного. Он познакомился с матерью в деревне, некоторое время наслаждался ее обществом, а потом уехал, оставив свой адрес в Англии. Уже после его отъезда мать поняла, что беременна, и сестра, которая жила в Венгрии, помогла ей выбраться туда до моего рождения.

— Румыния? — Я с трудом произносил слова. — Он никогда не говорил мне, что бывал в Румынии.

— Неудивительно, — горько усмехнулась она. — И матери тоже. Она написала ему из Венгрии, что родился ребенок. Он ответил, что понятия не имеет, кто она такая и где взяла его адрес, и что он никогда не бывал в Румынии. Вы способны представить такую жестокость?

Глаза у нее стали большими и совсем черными. Они будто сверлили во мне дыру.

— В каком году вы родились? — Я и не подумал извиниться, что задаю даме подобный вопрос; она настолько не походила на знакомых мне женщин, что обычные условности были к ней неприложимы.

— В тридцать первом, — невозмутимо ответила девушка. — Мать однажды на несколько дней возила меня в Румынию, но тогда я еще и не слыхала о Дракуле, да и в Трансильванию мы не заезжали.

— Господи, — прошептал я в пластиковую скатерть. — Господи. Я думал, он рассказал мне все, но этого он не говорил.

— Что — все? — вскинулась девушка.

— Почему вы с ним не встретились? Он не знал, что вы здесь?

Она кинула на меня непонятный взгляд, но ответила напрямик.

— Можете назвать это своего рода игрой. Простая прихоть… — Она запнулась. — Я неплохо успевала в Будапештском университете. Меня даже считали гениальной.

Это было сказано очень скромно, но я только теперь сообразил, что она невероятно свободно владеет английским — сверхъестественно свободно. Может, она и была гениальна.

— Моя мать не окончила и начальной школы — представьте, бывает и так, — хотя она получила кое-какое образование уже взрослой. А я в шестнадцать лет поступила в университет. Конечно, мать говорила, что я пошла в отца, ведь даже в глубь стран Восточного блока доходили выдающиеся труды профессора Росси: о минойской цивилизации, по средиземноморским религиозным культам, по эпохе Рембрандта… Он сочувственно отзывался о британском социализме, поэтому наши власти допускали распространение его работ. Я в старших классах стала учить английский: хотите знать зачем? Чтобы читать потрясающие книги Росси в подлиннике. И найти его оказалось совсем несложно: на задней странице обложки всегда писали, в каком университете он работает. Я дала себе слово когда-нибудь попасть туда. Все продумала. Завязала нужные связи в политических кругах — якобы стремилась изучать славную историю английского рабочего движения. Так что со временем у меня появилась возможность выехать за границу для продолжения образования. У нас в Венгрии сейчас чуть свободнее дышать, хотя никто не знает, долго ли Советы будут с этим мириться. Это, кстати, о палачах и тиранах… Как бы то ни было, я провела шесть месяцев в Лондоне, а оттуда устроила себе перевод сюда четыре месяца назад.

Она задумчиво выпустила колечко серого дыма, но взгляд мой не отпускала. Мне пришло в голову, что для Элен Росси преследования коммунистических властей, о которых она отзывалась с таким цинизмом, могут оказаться опаснее мести Дракулы. Но, может быть, она уже стала «невозвращенкой»? Я сделал себе заметку в памяти спросить об этом позже. Позже? А что стало с ее матерью? Или всю эту историю она заранее сочинила еще в Венгрии, чтобы обратить на себя внимание известного западного ученого?

Она думала о своем.

— Представляете картину? Забытая дочь достигает высот в науке, находит отца, счастливая встреча…

От горечи в ее голосе у меня перехватило горло.

— Но у меня на уме было другое. Я хотела, чтобы он услышал обо мне как бы случайно — о моих публикациях, моих лекциях. Посмотрим, сумеет ли он и тогда прятаться от собственного прошлого, не замечать меня, как не замечал мою мать. И это дело с Дракулой… — Она нацелилась на меня кончиком сигареты. — Мать, благослови боже ее простую душу, мне кое-что рассказала.

— О чем рассказала? — слабо спросил я.

— О том, как Росси интересовался этой темой, я узнала только прошлым летом, перед отъездом в Лондон. Так они и познакомились: он выспрашивал в деревне предания о вампирах, а она кое-что слышала о них от отца и его подружек — хотя, вы понимаете, в тех местах мужчине нельзя на людях заговорить с молодой девушкой. Но он, наверно, не знал. Понимаете, историк — не этнограф. Он приехал в Румынию за сведениями о Владе Цепеше, о нашем милом графе Дракуле. И не кажется ли вам странным, — она вдруг склонилась вперед, приблизив лицо к лицу, но это был жест возмущения, а не мольбы, — не кажется ли вам жутко странным, что он ни слова не написал на эту тему? Ни единой статейки, вы же знаете. Почему? — спросила я себя. Отчего выдающийся знаток исторических мест — и женщин, как видно: кто знает, сколько у него в тех местах осталось гениальных дочурок? — отчего он не опубликовал результаты столь необычных исследований?

— Почему же? — Я замер.

— Могу объяснить. Он приберегает их для заключительного аккорда. Хранит как тайную страсть. Какие еще причины могут быть у ученого для молчания? Но его ожидает сюрприз… — Очаровательная улыбка превратилась в усмешку, довольно неприятную. — Вы не поверите, как много я успела сделать за год, с тех пор как узнала о его страстишке. С Росси я не встречалась, но позаботилась, чтобы на факультете знали, над чем я работаю. Как он будет разочарован, увидев, что его опередили, опубликовав подробную статью на ту же тему — да еще под его собственным именем. Великолепно! Я, как видите, переехав сюда, даже взяла себе отцовскую фамилию: этакий научный nom- de- plume [19] . Кроме того, у нас в Восточном блоке не любят, когда кто-то крадет наше наследие и рассуждает на его счет: у нас такого не понимают.