Михаил Буканов - Эх, Россия. Pulp Fiction

Однако, прощевайте. Примите уверения в совершеннейшеe к вам почтениe. Полемический задор это хорошо, но иногда нужно включать и проблесковые маячки смысла. Я доступно излагаю?

Ваше благородие! Пымал я его, стрикулиста. Кусается, курва! А по сусалам не хошь, гнида не нашего Бога? Вона, гляди, чего удумал. Из револьверта стрелять. По живым-то людям. Тварь така рыжая! Дело было в городе Киеве, в 1905 году. Мать городов русских и была совсем русским городом. Преподавание в гимназиях шло на русском, как и язык общественных и официальных отношений, конечно, был русским. Совсем не то царило на городских окраинах. Многогласие красочной украинской мовы сменяло ашкеназийский идиш жителей черты еврейской осёдлости.

В городе жили и молдаване и греки, айсоры и болгары, сербы и цыгане, и язык каждого народа имел право на существование. Однако, eсли бы не русский, то картина напоминала бы зарисовки человеческого общества сразу после разрушения Вавилонской башни! По Украине прокатилась волна цыганских и еврейских погромов. Однако, цыган в процентном отношении было ничтожное количество, чего не скажешь о евреях, генерал-губернатор вынужден был на помощь полиции ввести в город регулярные армейские части. Сказать, что офицеры были возмущены попытками использовать их в качестве жандармерии, это не сказать ничего. Но, командир полка лично всем офицерам разъяснил, речь идёт о спасении человеческих жизней. Задача не в том, что бы вместо полиции совершать аресты, а в том, что бы создать разъединительно-заградительные границы, погасить очаги вспыхивающего напряжения. Вот и рота, в которой я имел честь быть ротным командиром, вошла в город. Мы заняли позиции на одной из улиц, ведущей в квартал, заселённый евреями. Довольно скоро в нашу сторону направилась большая толпа обывателей с портретами членов царствующего дома и православными хоругвями. Многие были пьяны. То и дело из толпы слышался гимн «Боже, царя храни» и молитвенные песнопения. Не доходя до нас метров этак со сто, толпа, заметив перегородившую улицу цепь вооружённых солдат, остановилась. От неё быстро отделились три человека и подошли ко мне. По виду это были мастеровые из депо или с завода «Арсенал». Явственно витающий в воздухе запах плохого самогона сопровождал их речи. Они обратились ко мне и попросили разрешения пройти, на что я, конечно, ответил отказом. Предложив толпе разойтись, молча смотрел вслед парламентёрам. Внезапно из окон стоящего перед нами жилого дома раздалась револьверная стрельба. Один из говоривших со мной упал, a из подъезда выбежали несколько молодых людей, по виду и одежде евреев, и открыли револьверный огонь по хоругвеносцам. Послышались возмущенные крики, матершина и стоны раненых. Толпа начала мощное продвижение вперёд. Стрелявшие всей кучкой нырнули в большой дом, откуда появились ранее и скрылись из виду. Пора было принимать меры! Я знаком подозвал сверхсрочника-вахмистра, показал рукой на дом и сказал: Взять. Обращаться как с хунхузами в Манжурии. Осторожно и жёстко! Тот, кивнув в ответ, взял под козырёк и с отделением солдат исчез в доме. Толпа приближалась. Примкнуть штыки, – скомандовал я. Внимание! Целься! Стрелять исключительно поверх голов. Огонь! И грянул залп, за ним другой. Толпа, рассеиваясь, бежала, рассыпавшись на кучки и скрываясь в переулках. B это время я и услышал хриплый голос посланного в погоню вахмистра. Вскоре передо мной стоял еврейский юноша в лапсердаке, бархатной жилетке, одетой на пару лет не стиранную, белую когда-то рубашку, плисовых штанах и сапогах. Под глазом у него наливался бланш, размером с приличный кулак. У моего вахмистра как раз и был такой. Я взял в руки револьвер, ранее принадлежавший стрелку. Офицерский армейский Кольт 45 калибра. Дырки делает такие, ни один хирург не заштопает. И откуда, очень мне это интересно знать, такое редкое оружие у еврейского проходимца? Стоящее немалых денег кстати! Составив рапорт, я передал арестованного в полицию, и рота продолжала дежурство. Вскоре я увидел странную группу людей. Человек шесть, одетых во всё чёрное, с черными шляпами и седыми бородами, торжественно приближались ко мне. Разрешите представиться, – сказал один. Сруль Срулевич Шмеерзон. Купец второй гильдии. Имею интересы в продаже пшеницы через Одесский порт. Bот, – он указал на самого старого еврея с филактериями, это такие молитвенные ленты, и коробочкой-мезузой на лбу, наш рабби. Равин, – поправился Шмеерзон. Он-таки собрался совершать очередную молитву, пришлось срочно помешать, это – остальные наши люди. Мы тут подумали, и если господам солдатам чего-то там надо, поесть, попить, то у нас всё готово. Eщё мы собрали некую сумму для господина офицера. Он может потратить её на улучшение быта солдат. Kонечно, если захочет! Тратить сейчас! Можно потом! Господин поручик! А где вы дели того самого мальчика, который был вами арестован? Если это будет можно, передайте его нам. Мы сами накажем безумца. Ах! Вы его передали полиции? Придётся поговорить с нашим приставом. Он иногда склоняется к нашим просьбам и пожеланиям! Так что мы ждем в трактире желающих поесть. И вас лично. После чего живописная группа поспешно удалилась. Я подозвал своего полуротного и приказал ему обеспечить посменный сон солдат в ближестоящих зданиях, питание сухим пайком и запретил кому-либо, не дай Бог, пьянствовать и отлучаться из места расположения части. Тревожные дни и ночи первой русской революции представали во всей своей красе. Шёл 1905 год! А впереди был ещё и семнадцатый!

К 50ти летию М. Ефремова.

Надысь, в псевдогазете «Московский комсомолец», известной своей непримиримой позицией в деле со и просто блюдения за народной нравственность, я с интересом прочёл откровения одного актёра, носящего по отцу весьма уважаемую фамилию. Актёры – люди, конечно, ужасно и всегда увлекающиеся. Что очень даже присуще и представителям других профессий. Так, один из таких персонажей, и это весьма интересно, также по роду деятельности нравственность прививающий, сказал как-то, что выпить он может ведро, а срок его пития не прерываем. Физически! Потому что «под хорошую закусь, до бесконечности!» Интересная позиция. Но, прошу учесть, до вершин давания интервью данный персонаж не опустился! А тут – легко и просто! Вопрос – ответ. И всё чистая правда! В запои уходишь? Нет, только в отравления. Я тут тебе звонил, а в ответ услышал неразборчивое мычание. Это не мог быть я. Кто-то ещё подошёл и мычал за меня. Твой отец был великий артист. Да! У нас в семье так принято. Вот и дед мой, некто Борис Покровский был зело велик, и Виктор Ефремов не отстал, мой отец, и я не посрамлю. Наследственность же! Такая. Никуда не денешься. Одно слово – гены. У меня от четырёх жен шестеро детей. И все в меня. Не посрамим! Слушай сюда, – вопрошает интервьюер, – ходят упорные слухи, что ты родился в семье диссидента. Скрытого, конечно. Это правда? Чистая. Все знают, мой отец всегда был в контрах со временем и властью. Гениям это очень даже свойственно. Я и сам таков, участвуя в «Поэте и Гражданине», входил в контры с режимом. Мы с самим Быковым планку критицизма держим высоко. «Шумим, братцы, шумим!» Это цитата какая-то. Я не помню. Истоки же, понятно всем, из семьи. Отец имел отличную подпольную литературу. Всё что надо было для духовного моего развития, я прочитал в 13 лет! Наша элитарная школа этим и славилась! Взрастали исполины духа! Взращённые на Самиздате. Вы думаете власть только сейчас ворует и распиливает? Это было всегда. Экономически. Мой дед хвалил Советскую власть и Сталина. Я думаю, по своему недомыслию. А вот отец, как в запой войдёт, нёс по кочкам всё подряд! Демократом был в реале, истинным, без подмеса. Тут я слышал фразу, что русский народ ещё ребёнок. Врут, гады! Русский народ – это гнида мерзкая подростковая. И, я не боюсь этого слова, редкая сволочь! Рабы по натуре своей! Ладно! Закругляюсь. Надо и деньги зарабатывать. Детишкам моим на молочишко и образование. Прощевайте покеда.