Джек Кертис - Заколдуй меня

— Никогда не оставляй меня, — сказал он.

И тут она попросила:

— Покажи мне что-нибудь.

Он не шелохнулся. Она повторила свою просьбу с оттенком мольбы в голосе, зная, что он не устоит:

— Покажи что-нибудь.

Карла сидела на стуле — единственный зритель. Больше в комнате никого не было. Она видела, как сквозь приоткрытую дверь въехал сундук на колесах — казалось, он движется сам по себе. Хлопнув, откинулась крышка, и появилась извивающаяся рука с пальцами, сложенными в виде тюльпана. Карла рассмотрела белые и оранжевые прожилки, будто цветок был самый настоящий. Рука раскачивалась, вызывая дуновение легчайшего ветерка, а потом ее охватил огонь.

Тут в воздух взмыла другая рука, забрала огонь и, ярко вспыхнув, скрылась в темноте. Обе руки какое-то время поиграли пламенем, отбирая друг у друга, а потом сплелись вместе, стряхнули огонь, и он стал растекаться по краю крышки, как ртуть.

Приковывая к себе внимание, у крышки, объятой огнем, стоял Зено. С лицом эбонитового цвета, носом, напоминающим большой клюв, с изогнутым пером на шляпе. Настоящий Скарамуш [1]. Одним взмахом меча он собрал огонь с крышки и сунул в карман. Потом, запрокинув голову, проглотил меч и выплюнул сноп огня, из которого возник раскаленный клинок.

Отвесив низкий поклон, Зено повернулся и выбрался наконец из сундука. Когда он повернулся еще раз, маска исчезла, а на голове появился блестящий высокий цилиндр, под стать его фраку, а меч превратился в трость. Он встал перед сундуком и начал отбивать чечетку, постукивая по полу тростью, пока она не превратилась в белый шарф. Зено стал обматывать его вокруг шеи, а шарф, соскользнув ему в руку, обернулся альбиносом с розовыми глазами и высунутым языком. Зено смотал его, как ленту, подбросил в воздух, и сверху посыпались серебряные блестки. Потом из-под ладони у Зено стал расти шар, переливаясь всеми цветами радуги, как большой мыльный пузырь. Зено раскинул руки, и шар пришел в движение — выскочил из-под ладони и покатился по руке. За первым шаром появился второй, потом третий — все они двигались по образованному его руками кресту, перекатываясь за головой с плеча на плечо.

Когда шары приближались к кистям рук, он подхватывал их, повернув руки ладонями кверху, и шары вертелись с шипением, образуя перекрещивающиеся петли, так быстро и равномерно, что казалась, они движутся по зависшей в воздухе радуге, то оказываясь на ее вершине, то скатываясь вниз. Пальцы Зено летали, между шарами проступало его лицо, залитое зодиакальным сиянием...

Он собрал весь огонь в ладони и снова залез в сундук.

— А теперь приглашаются желающие из зрительного зала.

Карла вышла вперед. К крышке были прикреплены шарнирами три стальные пластины с прорезями, а к стенке сундука привинчены три стальные петли. К ним прилагались три амбарных замка. Карла надела пластины на петли, вставила замки и защелкнула. Потом снова села на стул.

— Бру-у-у-у-ум. — Она на выдохе издала рокочущий звук, прикасаясь к зубам кончиком языка. — Бру-у-ум. — Это заменяло барабанную дробь.

Сундук опрокинулся, и крышка распахнулась. Видно было, что замки, продетые в петли, по-прежнему надежно держатся. А сундук оказался пуст, как обещание, данное шлюхой.

Карла сидела в комнате в одиночестве, аплодируя до жжения в ладонях.

Паскью довольно легко отыскал расселину. Валун в форме кошачьей спины почти скрылся под водой, но «тюлень» все так же возвышался над пенящейся поверхностью моря, его выпуклая спина, черная и лоснящаяся, проступала сквозь изморось. Капли чуть моросящего дождика, зависшего в воздухе полупрозрачной пеленой, поблескивали на волосах Паскью тонкой паутиной.

Он представил тело Ника Говарда, распластанное на каменистом берегу, и подумал о том, насколько изуродовала морская вода лицо, глядящее со снимка. В какой-то момент он почувствовал гнев, как будто они с Ником были друзья, чуть ли не братья, как будто смерть близкого человека звала его к мести. А потом понял, что это в нем говорит страх.

— Сегодня вечером, — решил он.

Сегодня вечером он снова войдет в этот дом. И если чертовщина не прекратится — уедет. Ради чего все это? Зачем его так изощренно дразнят: «Вот он я, здесь, а теперь меня нет!»? И тут Паскью почувствовал свою полную беззащитность: кто-то за ним наблюдает, он почти физически ощутил: сзади кто-то есть. Он резко обернулся, екнуло сердце, по спине побежали мурашки. Никого.

Да, именно дразнят. Кто-то затеял с ним игру: угадай, кто я, что я знаю, что я могу рассказать?

То же самое они делали с Лори.

Сначала женский голос:

— Мы знаем, чем вы тут занимаетесь! Мы все про вас знаем! Ты думала — никто не знает. И ты нигде от нас не спрячешься.

Потом мужской голос:

— Мы все про тебя знаем! Мы знаем, чем вы занимаетесь! Мы все знаем!

И снова женский голос...

* * *

Паскью видел, что происходит, и подумал: «Этот человек все знает. Кем бы он ни был».

Письмо, переданное барменом, до сих пор лежало в кармане нераспечатанным. А вдруг там написано: «Шутка закончилась. Забудь все. Возвращайся домой». Или там нет этих слов. И то, и другое пугало. Наконец Паскью вскрыл конверт и прочел:

«Сколько ангелов могут танцевать на булавке?»

Ему некуда было идти, только в то место.

Ключ давал некоторое преимущество. Он придет позднее, на тот случай, если за домом наблюдают. Но не слишком поздно, иначе он снова увидит на столе ужин на одного человека, хорошо охлажденное вино — обслуживание не входит в стоимость. Лучше всего прийти в тот момент, когда этот сукин сын сервирует стол, ставит свечи и все остальное, словно изнывающий от неразделенной любви болван, все еще надеющийся соблазнить свою Принцессу-Золотое сердце. Он сказал — в восемь? Отлично — приду ровно в семь.

Теперь, при свете, дом уже не казался таким таинственным. Он вспомнил о разбитом окне и осыпавшейся штукатурке, о запахе плесени. В этот раз дверь не была заперта на щеколду. Он повернул ключ и осторожно вошел в прихожую. Остановился на пороге, прислушиваясь. Но различил лишь звук своего дыхания.

В магазине электротоваров Паскью купил фонарик, но он почти не пригодился. Свет, проникающий с улицы в окно, был очень ярким. Фонарик он использовал, лишь когда поднимался по лестнице и шел по коридору. Дверь, прошлой ночью оставленная открытой, была притворена. Паскью поводил лучом вдоль косяка, стараясь найти хоть маленькую щелку, но так и не нашел и, открыв дверь, прошел в комнату.

От того, что он увидел, рука задрожала и луч фонарика запрыгал по стене как сумасшедший. Но в бледном свете, просачивающимся через окно, и без фонарика все было видно: стол, накрытый на двоих, льняные салфетки, вино в ведерке со льдом, свежая веточка камелии, незажженные свечи.