Джек Кертис - Заколдуй меня

Десять взмахов — и отдых. К ужасу прибавилось сознание мрачной неизбежности. Он видел себя со стороны — ничтожную щепку в безбрежном пространстве, в бескрайней темноте, простирающейся во всех направлениях, в том числе и в бездонную глубину. Никто не придет на помощь, смерть подступила так близко, что при каждом взмахе руками он дотрагивался до нее кончиками пальцев. От этой мысли его одолела такая чудовищная слабость, как будто ему распороли живот и выпустили кишки. И он закричал:

— Люк Мадлен, ах ты ублюдок! Я убью тебя! Я найду тебя и прикончу! — Как будто, грозя кому-то смертью, мог сам спастись.

В очередной раз перевернувшись на спину и почувствовав, как его тело подхватывает мощное течение, он подумал, что самое разумное — отказаться от всяких потуг и оставаться в таком положении, глядя в темноту, ожидая, пока последние силы покинут тело и он уйдет под воду. Ведь все равно это случится. Ждать осталось совсем недолго.

И снова десять взмахов, а потом снова он во власти течения.

С каждым разом грести руками становилось все труднее. Мышцы похрустывали, он изнемогал от холода.

Люк пришвартовался и прошел вдоль набережной в поисках машины Эллвуда. Она стояла на одной из боковых улиц. За рулем сидел Эллвуд, Люк увидел его силуэт.

— Ну как, все в порядке?

Люк кивнул:

— Паскью мертв.

— Ты сможешь завтра притащить ко мне Пайпера?

— Попробую.

— Не надо пробовать. Сделай это. У нас не осталось времени.

— Хорошо. А потом я уеду. И Карла тоже.

— Он понадобится мне еще один раз.

— Еще раз, — повторил Люк. — Надеюсь, последний. Добейся от него результата любой ценой, хоть прибей, но потом не ищи меня — никогда больше.

«Что за болван? — подумал Эллвуд. — Ты сам в этом виноват, вонючий Зено, Великий вонючий Зено, ты сам во всем виноват, козел!» — А вслух сказал:

— Потом — все, что пожелаешь. Но завтра дай мне возможность еще раз попытаться, хорошо?

Люк спросил его:

— О чем ты подумал, Валлас, когда Лори покончила с собой? Что тебе тогда пришло в голову?

— Я подумал, что это еще одна головная боль. Мы лишились важного источника и приобрели кучу проблем.

— А мне показалось, что затикал какой-то мощный часовой механизм.

«Ты чокнутый придурок!» — мелькнуло в голове у Эллвуда, и он сказал:

— Лучше сосредоточиться на Пайпере.

— Мне кажется, одна смерть упрощает все последующие. Ты веришь в это, Валлас? Это имеет для тебя какой-то смысл? Иногда смерть кажется таким простым делом, да?

У силуэта появились глаза и зубы.

— Да, простым, — согласился Эллвуд, — да, ты прав, совсем простым.

Озноб затруднял дыхание, тело онемело от усталости. Веки сомкнулись, сначала всего лишь на мгновение, а потом снова, уже секунд на пять, и он пошел ко дну. Отчаянным усилием вынырнув на поверхность, он зашелся в кашле, наглотавшись воды, а течение понесло его дальше, словно щепку. Он слышал, как плескались волны, избороздившие поверхность моря, и чувствовал, как все глубже погружаются в воду его плечи. В слабом свете звезд он не видел ничего, кроме океана.

«Все хорошо, — думал он, — да, все в порядке. Я настолько устал, что остается лишь одно — умереть».

Но сначала — еще десять взмахов; что-то заставляло его работать руками, даже когда смерть казалась самым лучшим выходом, самым простым и безболезненным. Он перевернулся со стоном и, вскинув руку, начал считать: «Раз, два...»

Белая каемка возникла у него перед глазами, когда он перевернулся, чтобы отдышаться, и он увидел, как волны разбиваются о какую-то преграду. Это была не дамба, а выступ скалы. И он почувствовал, как его увлекает туда течением.

Люк прохаживался по дому, словно пума, меряющая шагами клетку, шаря взглядом во всех уголках, словно пересчитывая их нехитрые пожитки.

— Не утруждай себя паковкой вещей, — сказал он Карле, — оставим все это здесь. — Он остановил взгляд на композиции из камушков, словно увидел в них какое-то дурное предзнаменование. — Послезавтра это уже перестанет быть нашим, не будет иметь к нам никакого отношения.

Он прошел в спальню, слишком перевозбужденный, чтобы присесть или лечь, и снова стал вышагивать перед открытым окном. Легкий ветерок дул с моря. Клетка его была длиной в восемь шагов, и ему приходилось все время поворачивать, меняя направление.

Карле представилось, будто она видит его лицо сквозь прутья решетки и глаза его буравят ее насквозь. Она вылезла из постели и направилась наперерез ему, улыбающаяся, невозмутимая, совершенно голая, что придавало ее хромоте особую пикантность.

— Иди ко мне Люк, иди же.

Она взяла его руки, положила себе на грудь, и тут он словно оцепенел.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Она, пятясь, вернулась к кровати, продолжая улыбаться, и прилегла, опираясь на локти, не сводя с него глаз.

— Иди ко мне.

Его била дрожь, но он не знал, чему это приписать: решимости или страху.

Карла терялась в догадках: то ли Эллвуд продолжает дергать его за ниточки, то ли он теперь сам принимает решения.

— Иди ко мне...

Она подумала: «Может быть, Эллвуд ослабил свою хватку? Нельзя ли извлечь из этого выгоду?»

Люк поцеловал ее в шею.

— Иди ко мне, ну давай, давай же.

* * *

Он отыскал это место в темноте. Сначала уцепился за камень руками и несколько минут отдыхал, захлестываемый волнами, глотая воздух и отплевываясь, потом стал пробираться туда, где скала поднималась из воды. Он карабкался вверх по гладкой поверхности, подтягиваясь на руках, отталкиваясь коленями, до тех пор, пока дальше продвигаться стало невозможно — он поднялся уже на высоту, примерно раз в пять превышающую его рост. Тогда он сел, растирая руки и ноги, массируя тело. Несмотря на обдувающий его теплый ветерок, у него зуб на зуб не попадал. Несколько невидимых в темноте птиц взмыли кверху и, покружив в воздухе, вернулись к своему гнезду.

Какая-то твердь, погруженная в темноту.

Значит, он еще не совсем мертв. Быть может, это лишь вопрос времени, но пока он еще жив.

Дрожь пробежала по телу, и он забился на камнях, выкрикивая что-то с яростью человека, потерявшего все, — человека, лишенного будущего.

Это была всего лишь скала — пристанище для морских птиц, удаленная от берега более чем на две мили. С одной стороны из воды торчало острие высотой футов в двести. С другой — отвесная гранитная стена переходила в пологий шельф, и небольшое углубление футов в двадцать шириной поднималось тремя уступами, наподобие гигантского алтаря. Когда забрезжил рассвет, Паскью обнаружил, что прислонился к первому из уступов. Позади него гранитная поверхность тянулась еще футов на тридцать, до того места, где изгиб скалы образовывал естественное укрытие. Волны, ударяясь в этом месте о камень, вымыли в нем что-то вроде пещеры, ненамного глубже, чем ниша для статуи. В этом углублении скопился не то мусор, сброшенный кем-то за борт, не то обломки, оставшиеся после кораблекрушения, — моток каната, толстого, как человеческая рука, куски расщепленных досок, какая-то груда лохмотьев и несколько пластиковых пакетов.