Дин Кунц - Ледяная тюрьма

Чтобы поглядеть на тот утес, что оборвался и рухнул перед ними, спереди, надо было чуть-чуть проползти вперед и свеситься над обрывом. Ни у кого из них не хватало духу осмелиться на такое опасное предприятие.

Бледный свет уходил вниз, клонясь то влево, то вправо, пока наконец не уткнулся в черную неспокойную гладь незатянутой льдом морской воды, плескавшейся под ними, — до нее было метра двадцать четыре, если не двадцать восемь. Плоские ледяные щиты, неровные обломки льда, льдины с наростами, изящные хитросплетения ледяных кружев — все это кружилось и наползало друг на друга и толкалось в глубоких впадинах между жесткими холодными волнами черной воды. Когда льдины самой разной — от простейшей до причудливой — формы взбирались на гребни волн и к ним прикасались лучи света, льдины блестели, словно алмазы на черном бархате.

Ошеломленный хаосом, высвеченным фонариком, ощущая сухость в горле, Брайан проговорил:

— Джордж упал в море. И пропал.

— Может, и нет.

Брайан просто не понимал, как можно воображать что-то другое. Слабость в желудке перешла в самую настоящую тошноту.

Опираясь на локти, Роджер подполз на несколько сантиметров вперед, поближе к краю обрыва, и смог взглянуть поверх кромки прямо вниз, на поверхность их айсберга.

Несмотря на тошноту и опасения, что новый вал цунами мог бы пронестись над их головами и смыть в бездну, ставшую могилой Джорджу Лину, Брайан подполз поближе к Роджеру.

Луч фонаря отыскал место, где их ледовый остров встречался с морем. Утес не омывался водой. В его основании он был расколот на три обветшавших, рваных рукава шириной в шесть-семь метров каждый и располагавшихся друг над другом на расстоянии в два-два с половиной метра по вертикали. Рукава эти были так же изъедены впадинами и расщелинами и так же заострены, как бывает изуродован лютыми ветрами любой утес в пустыне. Поскольку, надо было думать, айсберг уходит в море метров на сто восемьдесят вглубь, считая от уровня моря, то высоко вздымающиеся штормовые волны не всегда бывали в силах протиснуться под айсбергом, вот и приходилось им биться о три рукава, круша и кроша их и вылизывая до блеска те отвесные панели, что и без того сверкали гладью, и, на исходе сил, взрываясь густой капелью и мелким льдистым туманом.

Коль уж Лин угодил в этот водоворот, то, надо думать, его давно уж разнесло на мелкие кусочки. Если и можно вообразить смерть помилосерднее, то разве что от разрыва сердца, которое могло не выдержать внезапного падения в ужасающе холодные воды и отказать еще до того, как прибой заимел полную власть над телом Джорджа.

Луч света медленно пополз назад и вверх, высвечивая ту часть утеса, которую они еще не видели. Над тремя рукавами, что в днище утеса, на метров пятнадцать повыше лед образовывал уклон градусов в шестьдесят. Конечно, ни в коей мере подобный откос нельзя было назвать отвесным, но все равно преодолеть такой подъем мог бы только хорошо оснащенный и очень опытный альпинист. А еще выше, метрах в шести от наблюдателей лицевую поверхность ледяной горы пересекала еще одна неровность, что-то вроде поперечной полки или карниза. Шириной этот карниз был всего около метра, может, чуть побольше. Заканчивался он уже виденным ими откосом, пересекаясь с тем под острым углом. А от карниза и до самого верха, где лежали Брайан с Роджером, лед шел отвесно вверх.

На какое-то время Роджер выключил фонарик, чтобы стряхнуть крошки снега, налипшие на очки. Потом лучик опять заскользил по карнизу: Роджер старательно рассматривал неровность на плоскости айсберга.

Лучик фонарика добрался до пятачка, отстоящего от того места, что было прямо под ними, метра на два с половиной. Туда они еще не смотрели. Там, на узком уступе карниза, до которого было шесть метров по вертикали, лежал Джордж Лин, видимо, с тех пор, как свалился туда. Лежал он на левом боку, спиной к айсбергу, лицом в открытое море. Левая рука пряталась под туловищем, правая охватывала грудь. Поза младенца в утробе матери — колени подтянуты к лицу так близко, насколько позволяла тяжелая полярная одежда, мешавшая, однако, уткнуться лицом в колени.

Роджер, изобразив из своей свободной ладони некое подобие рупора, поднес ее ко рту и закричал:

— Джордж! Ты меня слышишь?! Джордж!

Лин даже не пошевелился.

— Думаешь, он живой? — спросил Брайан.

— Должен быть живой. Ну, упал. Так не такая уж это и высота — метров шесть. А надето на нем сколько? Одежки все стеганые, дутые, должны были смягчить удар.

Брайан, сложив обе ладони раструбом, стал кричать, зовя Лина.

Единственным ответом, которого они дождались, стало усиление и без того все время набиравшего силу ветра, и потому в голову легко могли бы полезть всякие суеверные мысли: мол, сама природа против — не зря же она вопит с таким торжествующим злорадством. А ветер — он не только кричит, как живой, он и в самом деле живой и только дожидается удобного момента, когда и их можно будет скинуть с обрыва.

— Надо спускаться. Иначе его не достанешь, — сказал Роджер.

Брайан изучающе оглядел гладкую отвесную стенку, что и была тем единственным шестиметровым путем, которым можно было добраться до Джорджа.

— Как ты это себе представляешь?

— Ну, веревки-то у нас есть. Инструмент кое-какой найдется.

— Но это не альпинистское снаряжение.

— Придумаем чего-нибудь.

— Придумаем? — с подчеркнутым удивлением спросил Брайан. — Ты хоть когда-нибудь по скалам лазил?

— Не доводилось.

— Знаешь, это такая тягомотина.

— А что делать?

— Должны же быть какие-то другие варианты.

— Какие?

Брайан промолчал.

— Давай-ка лучше поглядим, какой инструмент у нас есть, — сказал Роджер.

— Будем его спасать, сами погибнем.

— Так что, бросить его тут, что ли?

Брайан поглядел вниз, на фигурку, скорчившуюся на утесе. Испания, коррида, Африка, саванна, стремнины на реке Колорадо, атолл Бимини, где он, в акваланге, улепетывал от акулы... Где только он не был и чего только не пробовал, и во всех этих забытых богом местах самыми изощреннейшими способами он искушал смерть и в предвкушении гибельной угрозы не очень-то и боялся. Ему было непонятно, почему вдруг он так оробел, чего ради он колеблется? По сути дела, все эти опасности, которым он с такой готовностью подвергал себя прежде, были бессмысленны, так, детские игры. На этот раз у него был веский довод все поставить на кон: ставкой была человеческая жизнь. Так в чем дело? Что ему мешало?

Неужто ему не хочется прославиться подвигом? Или и без того перебор героев в роду Дохерти: алчущие власти политиканы сумели попасть на страницы исторических сочинений, изображающих их героями и подвижниками.

— Ладно, давай за работу, — наконец произнес Брайан. — А то, если мы промешкаем, Джордж замерзнет.