Федерико Аксат - Последний шанс

Тед засмеялся:

– Ну что ты! Мы ведь говорим о шахматах, к тому же дело было аж в 1927 году. Тогда, кстати, еще не существовало четких правил борьбы за мировое первенство. Соперники договорились, что первый, кто выиграет шесть партий, станет чемпионом. Но в шахматах часто случается ничья, так что до шести побед им предстояло сыграть очень много партий. В результате их оказалось тридцать четыре. Они играли три дня подряд!

– И кто же победил?

– Ко всеобщему удивлению, Алехин, претендент. Отношения между двумя шахматистами всегда были натянутыми, а тут и вовсе испортились. Алехин никогда больше не соглашался играть с Капабланкой за звание чемпиона и через десять лет умер. Результат матча удивил всех, и вот тут-то на сцене появляется знаменитая подкова. Говорят, едва приехав в Буэнос-Айрес, Алехин нашел на улице подкову. Он был очень суеверен и знал, что подкова – к удаче. Так он сказал жене, которая приехала на чемпионат с ним вместе, и решил сохранить находку как амулет на счастье. Купил газету и аккуратно завернул подкову. Жене сказал: «Она тут меня дожидалась».

Глаза Теда затуманились. Он невольно увлекся собственным рассказом. Историю эту он слышал от Миллера тысячу раз. Наставник добавлял все новые подробности. У него был даже альбом с вырезками из аргентинских газет того времени, каждую из которых он снабдил переводом, записав его своим мелким каллиграфическим почерком.

– У Миллера на стене в гараже висела подкова, – проговорил Тед, устремив взгляд в пространство, как будто в самом деле видел ее в этот миг. – Он говорил, что подкова – та самая, которую Алехин нашел в Буэнос-Айресе, и что он приобрел ее на каком-то аукционе. Когда я начал ездить на крупные соревнования, мы каждый раз снимали подкову со стены, заворачивали в газету и брали с собой. Отвозил нас на турниры отец на своей машине, но даже он не знал, что мы везем подкову. Это был наш с Миллером секрет, только наш и больше ничей. На соревнованиях я выступал довольно удачно. Возвратившись, мы вешали подкову на место, такой у нас был ритуал.

– Ты говоришь о Миллере с гордостью. Видимо, он был для тебя очень важным человеком.

– Еще бы. Все те годы отец возил меня к нему домой на машине, а это примерно час езды. Я проводил с Миллером три часа, и они пролетали, как одно мгновение. Отец мой был коммивояжером, так что он в это время чем-то торговал в окрестностях. Дома не все было благополучно: психическое расстройство матери обострялось, они с отцом постоянно ссорились, и это становилось невыносимым. Виндзор-Локс оказался для меня во всех смыслах отдушиной.

– И что же сталось в конце концов с Миллером?

– Когда мы познакомились, ему было лет семьдесят или около того. То есть через восемь лет дело шло уже к восьмидесяти. Мне было пятнадцать, и шахматы оказались единственным средством, способным усмирить мой буйный нрав. За воротами гаража Миллера я был импульсивным и дерзким подростком. Не знаю, как долго это могло продолжаться, ведь, по сути, во мне невероятным образом уживались два разных человека. Я был юным бунтарем, ненавидевшим родителей (я тогда практически не разговаривал с отцом, плохо учился в школе, всем дерзил и перечил), но в то же время оставался тем самым мальчиком, которому так нравилось проводить вечера с Миллером, слушать его истории, разбирать шахматные партии.

Тед замолчал. Даже с Холли он столько не разговаривал о Миллере и тем более не раскрывал того, о чем сейчас собирался рассказать. Он непроизвольно сглотнул.

– В день смерти Миллера я был у него. Раз или два в месяц мы играли друг с другом, это постепенно стало у нас традицией. Была как раз его очередь ходить. Обдумывая ход, он всегда сидел в одной и той же позе: опираясь локтями о стол и подпирая ладонями подбородок. А я держал обычно руки под столом и немного наклонялся вперед. Так мы и сидели, как вдруг Миллер рухнул прямо на доску. Руки его подломились, и голова упала, как стальной шар. Фигуры разлетелись во все стороны. Меня охватил ужас. Жена Миллера давно умерла, сын время от времени навещал его, но в тот день мы были в доме одни. Я настолько перепугался, что мне даже не пришло в голову подойти к нему, потрясти, попытаться привести в чувство, разобраться, что с ним. Знаю, что это ничего бы не изменило: Миллер умер мгновенно от внезапного приступа. Меня будто парализовало, я долго стоял у стола, тяжело дыша… В конце концов я выскочил из гаража, чтобы позвать на помощь. Я мог бы побежать в любой соседний дом, но непонятно, с какой стати решил, что должен найти отца. На шоссе его «мустанга» не было, так что я помчался куда глаза глядят. На перекрестке свернул куда попало, но совершенно случайно оказалось, что его машина припаркована метрах в двухстах у какого-то дома. Должно быть, отец продавал хозяевам свои энциклопедии, или записывал их на заочные курсы, или что он там еще делал… Ты уже догадалась, что было дальше, Лора?

– Думаю, да.

– Войдя в дом, я понял, что отец возил меня все эти годы к Миллеру не для того, чтобы я совершенствовался в шахматной игре, и даже не для того, чтобы сбежать от матери. Или по крайней мере не только для этого. Хозяйка дома была его первой любовью. Отец позднее пытался мне это объяснить.

– Что ты там увидел, Тед?

– Они были в спальне. Я их не видел. Но слышал. Я молча сидел в гостиной напротив выключенного телевизора. Слышал, как они смеются. Думал о Миллере, о том, как он валяется у себя в гараже, и мне пришла в голову ужасная мысль. Отчетливо помню ее до сих пор. Я пожелал, чтобы он действительно умер. Потому что, даже если он оказался бы жив, я все равно не смог бы никогда вернуться в этот городок. И виноват был мой отец. В этот миг я хотел только одного: ненавидеть его.

Тед и Лора одновременно вздрогнули от телефонного звонка. Ни разу до этого сеанс Лоры никто не прерывал.

– Извини, Тед, на этот звонок я должна ответить.

Она встала и подошла к письменному столу.

Тед кивнул.

Лора подняла трубку. На мгновение Теду показалось, что лицо ее напряглось, но сразу же расслабилось, и она улыбнулась.

– Да, конечно. Конечно, можешь. Разрешаю.

Она повесила трубку.

– Мой сын – бойскаут, – объяснила она Теду. – Забыл взять у меня письменное разрешение на поход, спасибо хоть догадался позвонить.

Лора снова села в кресло.

– Прости, что пришлось прерваться, Тед, – снова извинилась она.

– Ничего страшного. Ведь больше и сказать почти что нечего. Я с тех пор никогда не говорил об этом случае с отцом. Он по-прежнему удирал из дому так часто, как мог, а я оставался, ненавидел его и нянчился с матерью. Они развелись, а я навсегда бросил шахматы.

Тед опустился на колени за кустами. Только что ему пришлось пройти километр с лишним по лесу, полному комаров. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться на том, что происходило по ту сторону кустарника.