Виктория Платова - В тихом омуте…

«Зубную щетку, ты забыла зубную щетку», – цинично сказала мне другая половина, о наличии которой я даже не подозревала.

И обе половины не понравились мне – так не понравились, что у меня вдруг отказали ноги: я опустилась по стене, против Нимотси, близкого друга, обещавшего так много. А там, за окном, на летнем разлагающем солнце, лежала Венька, обещавшая так много…

Чтобы не зарыдать, я зажала рот кулаком и очнулась только тогда, когда почувствовала теплый привкус крови. Такой же был и у Марика, когда мы целовались, у него были слабые десны. А от слабых десен нужно пить кору дуба…

Ты сходишь с ума.

Ты сходишь с ума, надень-ка лучше очки, те, которые подарила вам обеим Венька: просто и со вкусом, от ранних солнечных морщин – и ни одна сволочь не догадается заглянуть под них…

Двор разорвал надрывный голос неотложки – оперативно они приезжают, чтобы констатировать смерть, а потом перекусить бутербродами с ветчиной на свежем воздухе.

Внизу, в колодце подъезда, снова заработал лифт, послышались голоса – и это вывело меня из оцепенения.

Я взяла набитый впопыхах рюкзак – все мысли потом, потом – и в последний момент переложила туда же записную книжку и кассету Нимотси – просто так, как перекладывают страницы засохшими цветами; на память.

И выскользнула из квартиры.

Через чердак – конечно же, через чердак: даже здесь мне подсказали дорогу – если ушли они, значит, без помех уйду и я.

Чердачный люк не поддавался, а звук поднимающегося лифта становился все ближе, как неотвратимое наказание за малодушие, трусость и предательство.

Спокойно, спокойно – ты никого не предала. Ну, открывайся же!..

Люк наконец открылся, я выскочила на крышу и прикрыла его за собой.

Соседний подъезд был рядом, я спустилась на девятый этаж, потом на восьмой – и здесь перевела дыхание.

Дура, дура, дура! Но в любом случае – назад дороги не было.

…Во дворе, вокруг мертвой Веньки, уже образовалась толпа. «Скорая» стояла тут же, спустя минуту приехала еще одна – видимо, сердобольные граждане звонили с нескольких телефонов.

Люди все прибывали и прибывали, запруживая пятачок перед ареной смерти. Они-то находились в полной безопасности, как читатели колонок криминальной хроники, и осознание превосходства этой безопасности позволяло им переговариваться друг с другом вальяжным полушепотом.

– Чего тут?

– Да вот, девчонка выбросилась!

– Откуда, откуда?

– А черт его знает… Сейчас менты приедут, разберутся. Вроде как с девятого этажа…

– А кто такая?

– Да не знаю, не напирайте. Я своего соседа по лестничной клетке не знаю…

– Чо, насмерть?

– Ну!

– Точно, это наша девчонка, из нашего подъезда… Такая вежливая, всегда здоровалась… Она на девятом этаже живет… Недавно въехала, в прошлом году… Да говорю вам, из нашего подъезда, из второго!

– А чего это она?

– Там, говорят, пистолет нашли, рядом с ней валялся…

– Застрелилась, что ли?

– Да из окна выбросилась.

– Если из окна выбросилась – то пистолет зачем?

– Веселая нынче молодежь пошла – одни людей грабят, другие клей нюхают… Или вот так… Тут в сентябре парень тоже выбросился, назло жене, ревновал ее очень.

– Что вы говорите?!

– Я сам видел. Он дальнобойщиком работал – только в рейс, как его жена давай налево и направо ноги задирать.

– Ну, дальнобойщики тоже не святые, на каждом километре шлюх подсаживают…

Одна из «Скорых» уехала. А та, что приехала первой, – осталась. Ее шофер действительно жевал бутерброд, но не с ветчиной, а с сыром…

Я, не отрываясь, смотрела на Веньку – там, раскинув руки, лежала я, с волосами с медным отливом, в комбинезоне и жилетке. Именно смерть сделала ее так похожей на меня, что мне стало страшно. Подойти, обнять ее, защитить от всех этих упивающихся сопричастностью к далекой смерти глаз – уж она-то теперь себя защитить не сможет.

И Иван не смог себя защитить.

Венька повторила судьбу Ивана, прошла путь Ивана до самого конца – и так же оставила меня, как он. Меня, жалкую, так и не выросшую, так ничему и не научившуюся. Уж она-то не оставила бы меня здесь, в роли трупа неизвестной…

Пора идти, сказала я себе. У меня еще будет время на все, но сейчас пора идти, уговаривала я себя – и не уходила. Просто не могла оторваться от этого лежащего на земле тела.

…Я тихонько выбралась из толпы только тогда, когда приехал милицейский «газик», а следом за ним – «рафик» с унылой надписью по борту – «Криминалистическая лаборатория».

…Через полтора часа двенадцать тысяч долларов лежало у меня в рюкзаке. Я сняла все, что у нас было, – общие с Венькой деньги, заработанные на сценариях и рекламе: она сама настояла на этих общих деньгах, припугнув меня тем, что отдельный счет ей, гражданке уж благополучно забытой среднеазиатской республики, не откроют.

Я сняла все деньги, фальшиво улыбаясь знакомому долговязому клерку, для него я всегда была преуспевающей сценаристкой («Вот, решила прикупить машину по случаю, как вы думаете, двенадцать тысяч за «Сааб» девяностого года в отличном состоянии – это не дорого?»).

«Дура ты дура», – глаза клерка выдали его с головой, но он все же сказал учтиво:

– Большая сумма, а вы одни сегодня, без друзей… Вы ведь обычно не одна приходите…

Вот оно, началось!

– Они на улице. У приятеля что-то с машиной… Так что «Сааб» в самый раз.

– Ну, удачи вам. И хорошей покупки. Кстати, у меня есть приятель в автосервисе для иномарок…

– Спасибо, я обязательно воспользуюсь…

– Я оставлю вам телефон.

– Да-да…

Он что-то черкнул на листке бумаги, протянул ее мне. Не глядя, я сунула ее в карман комбинезона.

– Спасибо.

– Надеюсь, вы еще воспользуетесь услугами нашего банка.

– Непременно, – кисло сказала я.

…Теперь мне нужно было обдумать ситуацию.

Я вперлась в метро, без устали гонявшее составы по кольцу, пристроилась в углу вагона и закрыла глаза.

«Труба дело. Надо когти рвать, – сказал мне мертвый Иван. – Бабки у тебя есть, так что надо рвать когти».

«Точно. Через Чукотку на Аляску в собачьей упряжке. Главное – зад не отморозить», – сказал мне мертвый Нимотси.

«И придатки», – добавила мертвая Венька.

Я уронила голову в колени.

Все, кого я любила, были мертвы. Все, до единого.

– Вам плохо? – спросил меня какой-то старичок с задорной бороденкой академика Павлова.

Только теперь я поняла, что плачу.

– Все в порядке, – не поднимая головы, ответила я.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Нет-нет, все в порядке… – Чем ты мне можешь помочь, если даже они не могут мне помочь, если даже они оставили меня…

Старик вышел на «Белорусской», я поехала дальше по кольцу.

«Успокойся, возьми себя в руки – тебе надо сосредоточиться». Но сосредоточиться не получилось. Я тупо сидела в уже обжитом углу вагона и, как четки, перебирала воспоминания о прошедшем годе и прошедших семи годах; я думала о том, какой же из сюжетов предложила Венька питерскому лоху, и о том, что на следующей неделе должны будут состояться переговоры по поводу очередной рекламы: эту рекламу устроил Веньке уже раскрученный художник азербайджанец Аликпер, восточный красавец с мягким голосом и мягким характером.