Кэт Уинтерс - История ворона

Прижимая шляпу к груди, кидаюсь к входной двери, но позади вдруг раздается голос, вибрирующий, будто струны виолончели. Голос этот кричит: « Покажи меня всему миру !»

Однако в доме, вопреки ожиданиям, нет моей зловещей музы. Из гостиной доносится благозвучный говор тетушки Нэнси, матушкиной сестры, которая увлеченно ей что-то рассказывает. Плечи мои расслабленно опускаются, волнение, сковавшее своими тисками мое нутро, утихает, ибо присутствие женщин – смертных, живых женщин, которые пекутся обо мне, несмотря на мою мерзкую природу, – это лучший бальзам для моей души.

В три часа я присоединяюсь ко всеобщему пиру. В обеденной зале, в свете ярких аргандовых ламп, за столом уже сидят матушка, отец, тетушка Нэнси и наши гости: взрослые дети почившего дяди Уильяма – Уильям-младший и Джеймс – и новая супруга Уильяма-младшего, златовласая Розанна. Обедаем мы ячменным супом, окороком по-виргински, куриным пудингом, горошком по-французски, морковью и пастернаком в сливочном соусе, сладким картофелем в карамели, пирожными из слоеного теста, фруктами, вином и портвейном.

– Слышали о сегодняшнем происшествии? – вдруг спрашивает Уильям.

Я едва не роняю вилку.

Матушка резко бледнеет.

– О происшествии? – спрашивает она.

– А что такое стряслось? – интересуется отец, сосредоточенно отрезая себе кусок окорока.

– Жуткая на вид девчонка, – сообщил Уильям. – Вернее, не девчонка даже, а призрак, или сумасшедшая, или страшный предвестник грядущих бед… Так вот, она носилась по городу и запугивала жителей какими-то омерзительными стишками!

Теперь уже отцовская вилка со звоном падает на тарелку.

– Омерзительными стишками? – уточняет он. – Это почему же омерзительными?

С удивлением поднимаю на него глаза, гадая, почему его так волнует критика стихов, которые декламировала Линор.

– Сам я их не слышал, – уточняет Уильям, промокая губы салфеткой. – Но мне рассказывали, что эта девчонка походила на жуткого призрака, а стихи читала весьма посредственные. Ночной сторож пообещал, что ночью будет дежурить с гончими и товарищем-караульным, вооруженным мушкетом.

– Не забудь запереть двери, Джок, – со смешком подхватил Джеймс, младший брат Уильяма. – Мы все знаем, что среди нас есть один весьма впечатлительный стихотворец! – С этими словами он легонько пинает меня под столом. – Не хватало еще, чтобы он подпал под влияние этой зловещей музы, если только эта самая незадачливая поэтесса и впрямь муза. Слышал, сегодня утром епископ Мур как раз читал проповедь против муз.

– Ну, полно тебе дурачиться, – предупредительно замечает тетушка Нэнси. – Где это слыхано, чтобы музы бегали по городу у всех на виду?

– Вот именно, – подтвердил отец, продолжая сосредоточенно нарезать кусок окорока.

– Кстати, Эдгар, почитай нам что-нибудь из недавнего, – просит Уильям, приподнимая бокал с портвейном.

В ответ я молчу. С моих губ не срывается ни слова.

– Эдгар решил покончить с поэзией, – пояснил отец. – В конце недели он уезжает учиться в Университет Виргинии и отныне не будет тратить время на подобные глупости. Впрочем, я по-прежнему убежден, что ему куда полезнее было бы заняться продажей табака, чем науками. Он бы очень помог мне в бухгалтерии, пока мы закрываем нашу компанию.

– Слышала, вы пишете превосходные стихи, Эдгар, – обращается ко мне Розанна, и на мою растравленную этим домом душу вновь проливается целительный бальзам. Невольно замечаю, что изгиб ее шеи донельзя похож на Эльмирин.

Ей я решаю ответить:

– Благодарю вас, мэм. Спасибо за добрые слова.

Отец вновь переходит к самой скучной и банальной теме за всю историю обеденных разговоров и начинает рассуждать о прекращении сотрудничества с его партнером по фирме «Эллис и Аллан».

Мой взгляд блуждает по ветвям заснеженных деревьев, покачивающихся за окном. А потом взор мой заволакивает туман, а ум устремляется к стихам о смерти и печали, об алых губах и голубых (как у Эльмиры и Розанны) глазах, обладательница которых лежит в гробу. Еще немного – и я вновь призову на помощь ту самую «зловещую музу», но очередной приступ матушкиного кашля выводит меня из поэтического настроения.

После обеда мы переходим в гостиную с видом на реку Джеймс, чтобы послушать фортепианную музыку и угоститься новой выпивкой. Я отчетливо слышу, как на горизонт опускается пелена мрака – со мной часто такое бывает по вечерам – возможно, это просто нелепая фантазия, но мой слух в самом деле улавливает это едва заметное движение.

Прежде чем опуститься в свое кресло, отец кладет ладонь мне на плечо, со звучным причмокиванием отнимает трубку от губ и склоняется к моему уху. Дыхание у него зловонное и кисловатое.

– Мне нужно поговорить с тобой, когда уедут все гости, – сообщает он, и его слова, как кажется, впиваются мне в кости, замораживают их, а потом начинают в них копошиться, будто черви.

– Хорошо, сэр, – отвечаю я, потому что матушка сидит совсем рядом и всё слышит.

Мне нестерпимо хочется отхлебнуть вина, которое разносят по комнате, – его аромат наполняет воздух в гостиной соблазнительной сладостью, – но алкоголь, даже в малых количествах, воздействует на меня куда сильнее, чем на других людей. Одна мысль о том, чтобы впасть в ступор на глазах у всей семьи, и особенно перед Розанной, которая всего секунду назад радушно мне улыбнулась, слегка покраснев, кажется мне невыносимой. Отец опять начнет надо мной потешаться. Я рухну на пол или проведу весь вечер у себя в комнате, где буду валяться в кровати с приступами мерзейшей головной боли, не в силах вспомнить, что происходило после того, как я поднес бокал к губам и сделал первый глоток.

Подумать только, ведь я даже напиться как настоящий мужчина – и то не могу! Я вообще не способен на всё, что отличает настоящего мужчину: хорошо зарабатывать, сдерживать слезы, невозмутимо слушать музыку, не отдаваясь порыву чувств, неизменно радовать свою семью…

Наши гости, Голты, отбывают уже затемно – все, кроме тетушки Нэнси, которая поселилась у Алланов еще до того, как они забрали меня к себе. Я взбегаю по лестнице и прячусь у себя в спальне, чтобы прогнать из мыслей и Голтов, и Алланов, и музу на кладбище – для этого я зажигаю лампу и поудобнее устраиваюсь на своем диванчике с томиком стихов Горация.

– Эдгар, – зовет меня отец.

Я вздрагиваю от неожиданности и сажусь прямо. Оказывается, я неплотно закрыл дверь, оставив узкую щель – так что отец, пошатываясь, без труда проник ко мне в спальню. Нос у него красный от спиртного. Губы на вид влажные, а белки глаз заметно порозовели.