Марсель Монтечино - Убийца с крестом

— Что вам угодно, сэр? — спросила она, улыбаясь.

— Привет, Глэдис. Как поживаешь?

Она взглянула на него повнимательней, перестала улыбаться.

— Чего вы хотите? Мы ничего не сделали дурного. Нечего вам сюда шляться.

— Спокойно, Глэдис. Я просто зашел проведать Реда.

— Его нет.

— Он здесь, Глэдис. Ты ведь десять лет его ни на шаг от себя не отпускаешь.

— Говорю вам, его нет.

— Он в кухне. Пойди и скажи, что я жду.

— Чего вам надо от Реда? Он ничего не сможет вам рассказать. Он со своими дружками-наркоманами больше не якшается. И я тоже.

Голд улыбнулся.

— Знаю, Глэдис, — кротко сказал ан. — Просто хочу немного поболтать с ним.

Но кроткий тон не смягчил женщину.

— Его нет.

Голд встал и пошел за прилавок, к служебному входу.

— Эй, Ред! — крикнул он, не заходя.

— Ну чего там? — откликнулись из кухни.

— Иди сюда. Один приятель хочет тебя видеть.

Голд вернулся и сел за столик. Посмотрел на Глэдис.

— Чашку кофе, пожалуйста.

Она бросила на него уничтожающий взгляд и круто повернулась на каблуках.

— Чертовы копы воображают, что они — пуп земли, — ворчала она, возясь за прилавком.

Дверь открылась, и вошел невысокий жилистый белый, с огненно-рыжими волосами и в поварском переднике. Его веснушчатое, бледное, изборожденное морщинами лицо носило следы усталости и страдания. Ему можно было дать и сорок и шестьдесят лет. Он увидел Голда и захохотал.

— Лейтенант, какими судьбами? Как поживаешь? Детка, почему ты мне не сказала, что пришел лейтенант?

Глэдис готовила кофе и даже не подняла глаза.

— Мы скоро закрываемся.

— Детка! Не будь такой с лейтенантом, — сказал Ред, усаживаясь напротив Голда. — Он хороший парень.

Вместо ответа она раздраженно перелила пенящийся кофе в кружку.

— Извиняюсь, но чашек нет. Мы закрываемся.

— Детка!

— Пойду в кухню, нужно закончить уборку, — мрачно заявила Глэдис. — Потому что пора закрывать. — И хлопнула дверью.

— Не обращай внимания, лейтенант. Она ничего такого не имеет в виду. Она так по-идиотски встречает всех, кто связан с моей прежней жизнью, включая копов. Она просто свирепеет. Наверное, не может забыть те дни. Слушай, пару лет назад зашел к нам на квартиру один парень, мы с ним вместе ширялись. Не знаю, как он узнал адрес. Так я опомниться не успел, как Глэдис схватила кочергу и спустила бедолагу с лестницы. Самое смешное, что парень чист как стеклышко. А Глэдис и дела нет. Она не желает, чтоб эти люди крутились вокруг меня, не желает, и все тут. Верно, боится, мол, мы сядем да начнем вспоминать старые деньки, толковать о наркоте. Ну и слово за слово... Так ей кажется. Так что не обижайся на Глэдис, намерения-то у нее хорошие.

Голд прихлебывал кофе.

— Как вообще делишки, Ред?

— Отлично, лейтенант. Просто превосходно. Девятнадцатого декабря исполнится десять лет, как я завязал. Мы устроим вечеринку. Печенье, пирожные, мороженое. Глэдис покончила с этим дерьмом тремя годами раньше.

— Здорово, Ред. Я всегда знал, что ты осилишь.

— М-да. Ты-то знал. Раньше, чем узнал я. — Ред кашлянул и придвинулся поближе. — Слушай, лейтенант, я до сих пор не поблагодарил тебя хорошенько. Ты тогда выступил перед комиссией по досрочке...

Голд махнул рукой.

— Ерунда.

— Нет, — возразил Ред, — не ерунда. Это чертовски важно. Благодаря твоей рекомендации мне дали шанс, выпустили. Больше никто за меня не заступился. Только ты. Вот что ты для меня сделал. Ты настоящий друг.

Голд пожал плечами.

— Я чувствовал, рано или поздно ты справишься, все" будет нормально. — Он глотнул кофе. — И я гордился тобой.

— Гордился?

Оба засмеялись.

— Это еще почему?

— Сам не знаю. Может, потому, что лучшего пианиста я не слышал. Может, потому, что ты был такой упорный, все гнул свою линию. Чертовски упорный, стойкий еврей, сидящий на игле.

Ред засмеялся опять, чуть смущенно.

— А может, просто потому, что ты еврей.

Голд поднес кружку к губам. Ред рассеянно потирал руки.

— Знаешь, порой думается, сидел-то я за то, что держал язык за зубами. Ведь стоило лишь заложить нескольких парней, и я гулял бы себе преспокойно на свободе, кололся и все такое. Но пусть я повел себя как форменный осел, пусть мне и тридцати пяти не было, а я уже девять лет просидел за решеткой, зато я могу по утрам, когда бреюсь, не краснея смотреть на себя в зеркало.

— Ты правильно поступил.

— Думаешь?

— Уверен.

В забегаловку, весело переругиваясь, зашли три черных подростка. Ред отпустил им газировку и картофельные чипсы. Один из парнишек вдруг узнал Голда.

— Эй, я тебя видел по телеку. Ты — коп, что ловит того сукина сына, ну, того Убийцу с крестом.

— Верно.

— И что ты с ним сделаешь, когда сцапаешь?

Голд улыбнулся.

— В порошок сотру.

— Класс! — Ребята поаплодировали Голду и убежали, смеясь.

— Лейтенант, а я и забыл. Как продвигается расследование? — спохватился Ред.

Голд умоляюще поднял руки.

— Ради Бога, Ред. Не спрашивай.

Ред кивнул. Указал на пустую кружку.

— Еще кофе?

Голд покачал головой и достал из заднего кармана пол-литровую бутылку виски. Налил себе, потом пододвинул бутылку Реду.

— Нет, спасибо, лейтенант. Знаешь, одно за другим...

Голд оставил бутылку на столе.

— А играть ты не бросил?

Ред откинулся на спинку стула.

— Ну нет. Бросил. Как и героин. Семейная жизнь отбивает охоту. С шестнадцати лет я играл джаз и с шестнадцати лет кололся. Это был стиль моей жизни — джаз и героин. Я не смог бы их разделить. Чтоб иметь нормальный дом, надо было от этого избавиться, от всего сразу. Теперь все позади. И слава Богу. А то я в давно подох. Те парни говорили правду.

Голд плеснул себе еще виски.

— Все же жаль, что ты бросил играть. Я слышал тебя несколько раз, когда ты уже завязал. Это было здорово.

Ред невесело улыбнулся!

— Да, всем моя игра стала нравиться больше. Всем, но не мне. Меня она не трогала.

Голд понимающе хмыкнул.

— Вот почему я бросил играть. Без героина ничего не выходило, потеряло смысл. Понимаешь, о чем я?

— Думаю, да.

Мужчины посидели молча, оба вспоминали прошлое. Потом Голд сказал:

— Ты был лучшим пианистом в стиле би-боп. Белый ли, черный, наркоман или благополучный гражданин. Никто. Равных Реду Гринбергу не было.

Ред благодарно кивнул.

— А я слышал и Гарленда, и Пауэлла, и Тайнера. Ты бил всех. Однажды на закате я слушал тебя, ты был тогда с Минтом Джулепом. Тем вечером ты играл одну штучку... Такое чувство я испытывал мальчиком в синагоге, пел кантор, и казалось — есть еще что-то большее, чем просто ты и он. Вот что я почувствовал той ночью. Как будто играл кто-то еще, ты, старый, славный «Стейнвей» — и еще кто-то. Ту ночь я никогда не забуду.