Марсель Монтечино - Убийца с крестом

Голд присел на краешек журнального столика и долгое время с интересом изучал собственные ботинки. Наконец, взглянув на Хоуи, произнес:

— Что же здесь произошло?

— Это не Хоуи, — быстро вставила Уэнди. — Хоуи меня не бил.

— Неужели? — Голд в упор посмотрел на Хоуи.

— Нас ограбили, папа. Нас ограбили. — Уэнди снова заплакала, по разбитым щекам потекли слезы. — Мы смотрели телевизор, и вдруг они вошли через кухню. Два жутких, жутких... самца. — Последнее слово прозвучало как выстрел. — Они угрожали пистолетами и... и... они ограбили нас, и... — она уже не могла остановиться, — они приставили дуло к виску Джошуа и спросили: «Куда вы все попрятали?» — а иначе они бы убили моего мальчика, моего сладкого мальчика! — Ее снова душили слезы. — А потом они затащили меня в спальню, и, Господи, я не могу, и, папочка, папа-папа, они меня изнасиловали! — Она зарыдала в голос. — Понимаешь, изнасиловали! А потом один из них заставил меня — ну, сделать ему, ну, понимаешь, — эту мерзость, эту пакость, я не хотела — и, папа, они начали меня бить! Папочка, они меня избили, смотри, что со мной стало — и за что, за что, за что?!

Джошуа опять расплакался, испугавшись ее криков.

— Папа! Папа! Меня изнасиловали, я вымылась, но чувствую себя такой грязной, и — папочка, за что? За что они меня так, эти скоты! — Она яростно отшвырнула полотенце, кубики льда разлетелись по битому стеклу. — За что? За что? Что им было надо? Хоуи, что им было надо?

Уэнди, крепко прижав к себе плачущего ребенка, зашлась от слез. Потом направилась с Джошуа в спальню, но внезапно замерла на пороге. У нее перехватило горло, во взгляде читалась брезгливая ненависть.

— Я не войду туда, — закричала она, — я никогда больше туда не войду!

Она бросилась в ванную и захлопнула дверь. Из гостиной было слышно, что она плачет.

Голд пристально изучал Хоуи, который все так же лежал поперек дивана, закрыв лицо руками.

Голд с такой силой вцепился с край стола, что у него побелели костяшки пальцев.

— Хоуи, что им было нужно? — тихо начал он.

Хоуи молчал.

— За чем они приходили?

Хоуи медленно приподнял голову, встретившись с Голдом взглядом. Глаза его были подернуты, какой-то тусклой пеленой. Он тоже плакал.

— Боже мой, Джек, — прохрипел он, — Боже мой...

— А ну заткнись, — рубанул он. — За-мол-чи!

Голд вскочил и почти выбежал на улицу. Он стоял на пустынной дорожке, вглядываясь в ночное небо. Ярость клокотала в нем, как в хорошем котле, растекалась по жилам, как героин.

Ему вспоминалась наркотическая эйфория Анжелики за утренним кофе.

Он думал об Уилли Дэвисе, полицейском, с которым когда-то был знаком. Тихий наркоман, пробавлявшийся героином. Во что он превратился, Голду было слишком хорошо известно. Он думал о том, как сам всю жизнь боялся прикоснуться к героину, ибо знал, что героин способен лишить его главного — ярости. А это означало конец ему, Голду.

Он снова глянул вверх. Луна висела совсем близко. Казалось, до нее можно дотронуться или, по меньшей мере, поразить из спецполицейского револьвера 38-го калибра.

Голд присел на обочину и провел рукой по глянцевитой ухоженной траве.

Человек средних лет, в шлепанцах и купальном халате, выключил поливальный фонтанчик на соседнем газоне. Помедлив, он направился к Голду.

— Послушайте, что здесь происходит? И что означают все эти рыдания, вопли, грохот, шум? Я уже хотел вызывать полицию.

— Я полицейский, — тихо проговорил Голд. — Идите отсюда.

Человек хотел еще что-то добавить, но выражение лица Голда заставило его ретироваться. Он отправился восвояси, бормоча под нос: «Это не Уаттс. И не Комптон».

Голд сорвал несколько травинок, растер их между ладонями. Попробовал стебельки на вкус. Они горчили. Горькие травы. Голд вспомнил драку на борту корабля, когда он служил во флоте. Тридцать лет назад. Какой-то дурень с Миссисипи обозвал его «жидом пархатым», и они сцепились в одном из цейхгаузов. Кроме них, там никого не было. Они долго молотили друг друга, сопя и обливаясь потом, покуда Голд не въехал парню локтем в дыхательное горло; тот, хрипя, рухнул на пол. Голд его, почти бездыханного, продолжал добивать обломком ящика. Парню пришел бы конец, если бы в цейхгауз не занесло кого-то из команды. Голда оттаскивали вчетвером; он угодил на «губу», а потом и вовсе был списан с флота.

Ярость.

Голд встал, отряхнул штаны и направился к дому.

Хоуи сидел на диване в той же позе — наклонившись вперед, с низко опущенной головой. Уэнди пустила воду в ванной. Голд смахнул осколки со стула и уселся напротив Хоуи. Под ногами скрипело стекло.

— Хоуи, — начал он ровным голосом, — как они выглядели?

Хоуи поднял голову.

— Я все слышал, — проговорил он севшим голосом. — Там, в спальне. Я все слышал. Пока один из них был с Уэнди, его приятель издевался надо мной. Они с ней... по очереди. Я все слышал.

В черной бороде Хоуи блестели слезинки.

Голд долго изучал зятя.

— Ты зря ждешь от меня сочувствия. Больше всего на свете мне хочется тебя убить просто сию же секунду. Раздавить, как клопа, каковым ты и являешься. И сделать это весьма просто. Но сейчас ты выложишь мне все, что знаешь, а душевные излияния прибереги для психоаналитика. Итак, опиши их внешность.

Хоуи сглотнул.

— Двое черномазых. Оба рослые, за шесть футов. О Боже, Джек, я не хотел...

— Прекрати, — резко оборвал Голд. — Возьми себя в руки и отвечай, сволочь, на поставленные вопросы. Итак, оба высокие, за шесть футов. Негры. Совсем черные?

Хоуи замигал, пытаясь вникнуть в смысл.

— Ну, один — скорее смуглый. Темный, но не совсем. Второй — практически светлокожий. Лысый.

— Который? Светлый? — Голд быстро записывал за Хоуи. Он знал, что потом эти листки придется уничтожить.

— Да, светлый. У светлокожего была лысая голова.

— Ладно, остановимся пока на нем. Приметы? На голове вообще нет волос?

— Нет, я же говорю, абсолютно лысый.

— Но, может быть, он их сбрил? Да или нет?

— Конечно, конечно. Он точно был бритый. Как Марвин Хаглер.

— Дальше.

— Действительно очень высокий. Выше напарника.

— Рост?

— Шесть футов шесть дюймов. Ну, может, семь дюймов.

— Комплекция?

— Что? — Хоуи отвлекся.

— Толстый? Худой? Какой?

— А, средней упитанности. Но очень высокий.

— Так, — записывал Голд. — Что еще?

— У него необычные для негра глаза. Голубые. Зеленовато-голубые.

— И он действительно светлый?

— Кажется, да.

— Может он быть еще кем-то кроме негра? Испанцем? Пуэрториканцем?

— Нет, точно негр. Только светлокожий, с зеленовато-голубыми глазами. У него серьга в левом ухе, в форме пера.

— Какие-нибудь шрамы, отметины?

— Нет. По крайней мере, я ничего подобного не заметил.