Уоррен Мерфи - Стальной кошмар

Через два дня он решил, что их схватили, и приказал срочно готовить его специально оборудованный фургон. Если братья попали в руки ФБР, они выложат все за кружку теплого пива.

Когда на третий день на Крепость чистоты не был совершен рейд ФБР, Конрад Блутштурц понял, что братья мертвы и перед смертью не успели ничего сказать. И что все, ради чего они жили, отныне принадлежит ему.

Когда Ферриса ДОрра крестили в церкви святого Андрея в городе Дундалке, штат Мэриленд, его мать не находила себе места от горя. Когда несколькими годами позже он начал посещать воскресную школу, она проплакала весь день. В день первого причастия она была огорчена, в день конфирмации, когда мальчику было четырнадцать лет, – просто безутешна.

Пока они ехали домой, миссис Софи ДОрр не умолкала ни на минуту.

– Твой отец был хороший человек, упокой Господь его душу, – говорила она. – Он был добр ко мне. Для меня он был самым лучшим человеком.

– Я знаю, ма, – кивнул Феррис.

Он сидел на заднем сиденье, с каждым словом матери сползая все ниже и ниже, – ему было стыдно сидеть рядом со своей матерью.

– Мы любили друг друга, – продолжала миссис ДОрр, – и ничего не могли с собой поделать. Это так странно: католик и еврейка, но иногда такое случается.

Феррис ДОрр сполз еще ниже. Он терпеть не мог, когда мать повышала голос. Чем громче она говорила, тем отчетливее слышался акцент, и его всегда из-за этого дразнили. Ее речь напоминала немцев из мультяшек, и Феррис страшно этого стеснялся. Ему немедленно захотелось выпить лимонада – от лимонада ему всегда становилось лучше.

– И вот мы поженились. Но это еще было не самое трудное. Главное, что твой отец и священник, совершавший обряд, оказались заодно. Священник сказал, что мы можем пожениться только в том случае, если пообещаем, что плод нашего союза – ты только представь себе, это были его точные слова, – будет воспитан в вере. Именно так он и сказал: в вере. Как будто нет других религий.

– Ма, мне нравится быть католиком.

– Что ты понимаешь?! У тебя нет никакого жизненного опыта! Тебе уже четырнадцать, а ты не посещал хедер! И надо было сделать тебе обрезание. Нет, теперь уже поздно.

– Мама, но я не хочу быть евреем.

– Ты и так еврей.

– Я католик, ма. И только что прошел конфирмацию.

– Обрезание можно сделать в любом возрасте – такое бывает. Можешь спросить двоюродных братьев – они тебе расскажут, как это делается.

– Жиды пархатые, – пробормотал про себя Феррис. Он слышал это словечко в воскресной школе и стал называть так своих кузенов по материнской линии. Иногда его самого так дразнили. Когда не называли Феррис д’Артаньян.

– Что?

– Пить хочу.

– Давай купим тебе лимонад. Обещаешь подумать о моих словах, если я куплю тебе лимонад?

– Нет.

Позже, уже вечером, мать позвала его к себе и принялась подробно объяснять, что значит быть евреем.

– Феррис, птенчик, хочешь ты того или нет, но ты еврей. Потому что быть евреем не значит только пройти обрезание и ходить в синагогу. Здесь все не так просто, как с твоими приятелями, которые исправно по воскресеньям посещают церковь, а остальные шесть дней грешат напропалую. Это у нас в крови. На нас лежит особая миссия, ибо мы храним Божий завет. Это наше наследие. Ты наследственный еврей, будь ты хоть католиком, хоть кем. Понимаешь?

– Нет, – честно признался Феррис. Он правда не понимал.

Тогда мать попыталась объяснить ему про гонения на евреев, про уничтожение их в фашистских лагерях.

А он рассказал, как его дразнят за то, что мать еврейка, а кое-кто говорит, что это евреи убили Христа.

– Мы с тобой говорим об одном и том же, – сказала мать. – Из-за подобной лжи несчастные, ни в чем не повинные евреи гибли в Освенциме. Шесть миллионов замученных и убитых – вот итог этой лжи. – И она показала ему фотографии печей и газовых камер.

Феррис ответил, что все это было давно, а он лично не собирается жить прошлым.

– Нацизм мертв, и нацистов больше, нет, – заявил он.

– В следующий раз будут не нацисты. И возможно, жертвами станут не евреи. Но именно поэтому мы должны помнить.

– Вот ты и помни, – сказал Феррис. – А я и за миллион долларов не соглашусь быть жидом.

И тогда мать ударила его по лицу, хотя потом, чуть не плача, просила у него прощения.

– Я просто хотела, чтобы ты понял. Когда-нибудь придет день, и ты все поймешь.

Феррис понял: мать будет вечно жалеть, что разрешила его крестить, а сам он никогда и ни за что не согласится стать евреем.

Наконец Феррис уехал в Бостон и поступил в колледж. Он не хотел оглядываться назад. Все лето в каникулы он работал, лишь бы не возвращаться домой – к матери и родственникам, которые были для него совершенно чужими людьми.

Окончив колледж за три года, он не сообщил матери о своем успехе, поскольку не хотел, чтобы она присутствовала при вручении диплома. Устраиваясь на работу, он постарался сделать так, чтобы она находилась как можно дальше от дома.

И вот Феррис ДОрр стал известным ученым. Его фотография красовалась на обложке журнала “Тайм”. Его считали гением, а в своей недавней речи президент США назвал его “надеждой американской обороны”.

Но мать продолжала ему звонить.

– Не снимайте трубку! – завопил Феррис ДОрр. – Это конспиративная квартира! Лишь один человек на свете стал бы звонить мне на конспиративную квартиру.

– Интересно кто? – поинтересовался Римо Уильямс, от скуки наблюдавший, как Феррис плавит титан.

Когда титановые лужицы застывали, Феррис снова их расплавлял. Все равно что смотреть, как сохнет краска, но Феррису, казалось, было совсем не скучно. Напротив, он все больше и больше возбуждался.

– Какая разница, – ответил он, в тридцать первый раз расплавляя титановый брусок в дюйм толщиной. – Просто не отвечайте – и все.

– Может, это важный звонок, – сказал Римо. – Они все звонят и звонят.

– Не они, а она. Лишь один человек на свете станет так трезвонить. Любой бы уже понял, что меня нет, но только не она. Она будет звонить до тех пор, пока я не возьму трубку.

В конце концов Римо пришлось подойти к телефону, чтобы только не слушать жалоб Чиуна. Впрочем, нельзя сказать, чтобы Чиун часто жаловался в последние дни. Если честно, он даже совсем не жаловался.

– Алло! Да, здесь, – сказал Римо в трубку и повернулся к Феррису: – Это вас. Ваша мама.

– Ну, что я вам говорил? – простонал Феррис. – Скажите, что меня нет!

– Она может услышать, как вы кричите, – ответил Римо.

– Не дает мне покоя, – продолжал Феррис. – Наверняка насела на ФБР и заполучила мой номер. Даже совместные усилия КГБ и налоговой службы не дали бы того эффекта!

– Он сейчас немного не в себе, – сказал Римо в трубку. – Нет, его не похитили. Нет, мэм, я не стал бы вас обманывать. Да, я один из его телохранителей. Уверен, с ним все будет в порядке. Да, мэм, я постараюсь. – Он положил трубку на рычаг.