Эрик Ластбадер - Ниндзя

Увидев, как из воды выловили разбухшее сине-белое тело, Николас Линнер развернулся и зашагал прочь вдоль пляжа. Когда начала собираться толпа, он был уже далеко.

Над извилистым краем нанесенного волнами песка жужжали мухи; высыхающая морская пена напоминала белокурые детские локоны. С моря набегали лиловые волны, закипая пузырьками и расстилаясь на мокром песке у его босых ног.

Николас зарывался носками в песок, как делал это в детстве, но напрасно: море вымывало опору из-под ног, и с каждой новой волной безжалостного прилива он опускался в песок на несколько дюймов глубже.

До этого все было спокойно и тихо, хотя и наступила праздничная неделя после Четвертого июля, Дня Независимости. Николас машинально потянулся за пачкой тонких сигарет, которые давно уже не носил с собой. Он бросил курить шесть месяцев назад и хорошо это помнил, потому что в тот день оставил работу.

В то промозглое мрачное зимнее утро Николас Линнер пришел в агентство и пробыл в своем кабинете ровно столько, сколько нужно, чтобы положить портфель на стол из красного дерева. Этот портфель из страусовой кожи подарил ему Винсент без всякого явного повода — со дня рождения Николаса прошло уже несколько месяцев, а со времени его повышения по службе — и того больше. Николас вышел из кабинета, сопровождаемый любопытным взглядом своей секретарши, и спустился в холл, устланный бежевым ковром и залитый мягким розовым светом неоновых ламп. Когда он принял решение? Николас не мог ответить на этот вопрос. По дороге сюда, в такси, его голова была совершенно пустой; мысли беспорядочно кружились, как чаинки в чашке. Казалось, ничего другого просто не остается.

Николас миновал двух охранниц, которые стояли по бокам огромной резной двери, словно прекрасные сфинксы у могилы великого фараона; при этом они отлично знали свое дело. Он постучал в дверь и вошел.

Голдман разговаривал по телефону темно-синего цвета — значит, разговор шел с важным клиентом; второй телефон, коричневый, использовался для переговоров внутри агентства. Николас выглянул в окно. “Нынче все клиенты стали важными”, — подумал он. Иногда работа на тридцать шестом этаже имела свои преимущества, но только не сегодня. Небо было так плотно затянуто свинцовыми облаками, словно над городом захлопнулась крышка. Наверно, к вечеру снова пойдет снег. Николас не мог решить, хорошо это или плохо.

— Ник, мой мальчик! — выпалил Голдман, положив трубку. — Ты просто телепат, ну надо же прийти так вовремя! Знаешь, кто звонил? Не стоит, — он взмахнул рукой и стал похож на утку, которая пытается взлететь, — не гадай. Я сам тебе скажу. Это был Кингсли. — Глаза Голдмана расширились от возбуждения. — И знаешь, что он сказал? Он восторгался тобой и твоей рекламной кампанией. Первые результаты уже налицо — “замечательное повышение спроса”. Так и сказал, шмендрик, “замечательное повышение”.

Сэму Голдману было около шестидесяти, но ему, бодрому, подтянутому и всегда загорелому, никак нельзя было дать больше пятидесяти. Николас подозревал, что Голдман поддерживает загар, чтобы оттенить свои великолепные седые волосы. Сэм обожал контрасты. Его удлиненное лицо было изрезано морщинами; щеки слегка тронуты оспинками. Большие карие глаза властвовали на этом гордом лице, несмотря на длинный нос и чувственный рот. На Голдмане была голубая сорочка в светлую полоску с белым воротничком и итальянский шелковый галстук сине-бордовых тонов. Да, Сэм умел одеваться. Правда, рукава его элегантной сорочки были небрежно закатаны почти до локтя.

Глядя на Голдмана, Николас вдруг понял, почему ему было так трудно решиться.

— Я рад это слышать, Сэм, — сказал он.

— Ну, садись, не стоит.

Голдман показал на металлическое кресло с бежевой замшевой обивкой, стоявшее перед его огромным письменным столом.

Вряд ли это кресло было ему самому по вкусу, но клиенты приходили в восторг.

— Спасибо, мне здесь удобнее. — Николас чувствовал, что разговор будет нелегким. — Я ухожу, Сэм.

— Уходишь? Тебе уже нужен отпуск? Ты работаешь художественным редактором только шесть месяцев...

— Семь.

— Ладно, не будем торговаться. Короче, ты хочешь взять отпуск? Хорошо, считай, что ты в отпуске. Куда поедешь?

— Ты не понял, Сэм. Я хочу уйти из агентства. Совсем. Голдман повернулся в кресле и посмотрел в окно.

— Знаешь, сегодня будет снег. Хотя по радио передавали, что не будет. Но я-то знаю. Я это чувствую по суставам, когда играю в теннис. Сегодня утром я сказал Эдне...

— Сэм, ты меня понял?

— Этот Кингсли, может быть, и соображает в издательских делах, но только не в рекламе. Долго он думал, прежде чем к нам обратиться. — Голдман резко повернулся к Николасу. — А вот ты, Ник, в рекламе разбираешься.

— Сэм...

— Уходишь, Ники? Что значит — уходишь? Не верю. У тебя здесь есть все. Все. Ты знаешь, сколько чистого дохода мы получим от твоей кампании?

— Меня это не волнует, Сэм.

— Две сотни тысяч. Ник. Так с какой стати тебе вздумалось уйти?

— Я устал, Сэм. Знаешь, мне кажется, будто я работаю в рекламе целую вечность. В последнее время просыпаюсь и чувствую себя как граф Дракула.

Голдман вопросительно поднял голову.

— Словно я лежу в гробу.

— Значит, возвращаешься в Японию.

— Я еще не думал об этом всерьез. — Николас был в который раз приятно удивлен проницательностью Голдмана. — Не знаю, имеет ли это значение.

— Конечно, имеет! — взорвался Голдман. — Я все время думаю о возвращении в Израиль!

— Но ты не вырос в Израиле, — возразил Николас.

— Только потому, что тогда его еще просто не было, — фыркнул Голдман. — Но не в этом дело. — Он снова взмахнул рукой, — История. Все дело в истории. — Зазвенел телефон, и Сэм сердито приказал одному из сфинксов ответить. — Послушай, мне наплевать, сколько мы выжмем из этого Кингсли — ты же знаешь, Ник. Но это добрый знак, неужели ты не понимаешь? Пришел твой час. Еще год назад я чувствовал, что это должно случиться, и теперь я вижу, что был прав. Ты действительно хочешь уйти? Именно теперь.

— Нельзя сказать, что я хочу уйти. Скорее, не могу не уйти. Голдман достал сигару из деревянной коробки и повертел ее в руках.

— Ник, не хочу утомлять тебя разговорами о том, сколько толковых ребят отдали бы все на свете за твое место...

— Спасибо, — сухо поблагодарил Николас. — Я ценю твою заботу.

— Каждый должен отвечать за себя.

Взгляд Голдмана остановился на кончике сигары. Он обрезал его и зажег спичку. — Если можно, не кури, — попросил Николас — Я бросил.

Голдман посмотрел на него сквозь пламя.

— Похоже на тебя, — сказал тихо. — Все одним махом. Голдман задул спичку и бросил ее в большую стеклянную пепельницу. Затем, не желая окончательно сдаваться, сунул сигару в рот и стал задумчиво ее жевать.