Эрик Ластбадер - Ниндзя

— Наверное, война, — сказал Николас.

— Да. Мне это не приходило в голову. — Юкио отвернулась от него. — Меня наказывали за то, что я подолгу не возвращалась домой, хотя я знала, что я не нужна им. Они не понимали меня и не знали жалости. Я была для них как чужой взрослый человек, только маленький — уродец какой-то. Будто они сами никогда не были детьми и понятия не имели, что это такое.

— Юкио, — тихо произнес Николас, наклонился и поцеловал ее.

— А потом была бамбуковая роща, дальше, в горах. Я нашла ее случайно и часто убегала туда по ночам. Темнота душила меня в постели, становилась тяжелой, давила мне на веки, и тогда я тайком выскальзывала из дома.

Рядом с рощей протекал ручей. Его журчание успокаивало меня лунными ночами он казался серебряным. Вода в нем была такой холодной, что обжигала рот.

Эта роща казалась мне храмом с высокими и стройными бамбуковыми колоннами. В конце лета, когда цикады звенели особенно звонко, верхушки бамбука пронзали оранжевую дуну. — Юкио уютно прижалась к Николасу. Он ощущал рядом с собой ее нагое тело. — Только там я чувствовала себя дома. Мой тайный приют. Там я стала женщиной. — Ее тело начало дрожать, словно от холода. — Я привела туда одного мальчика с соседней фермы. Наверное, для него это тоже было в первый раз, и все „вышло очень неловко. Он видел, как это делают животные, и пытался им подражать. Он так волновался, что начал раньше времени.

— На Западе, — заметил Николас, — говорят “кончил”. Все наоборот.

— Я слышала, то же самое со смертью, — прошептала Юкио. — Они ведь не понимают сеппуку, правда? Прыгают с небоскребов или...

— Или сносят голову пулей.

— Странно. — Она хихикнула. — Наверно, они и в самом деде варвары.

— Давай не будем говорить о смерти. — Николас обнял ее.

— Давай. Мы не будем. — Юкио просунула руку между его бедер и стала нежно гладить.

— Ты только об этом и думаешь, — сказал он хрипло.

— Это все, что у меня есть, — со стоном ответила она.

— Нет, нет, нет! — кричала она сквозь смех. — Забудем об этом.

На сей раз она побежала к нему, а не от него, как бывало раньше. Она бросилась к нему через дюну, схватила за ноги и повалила на землю.

Жюстина смеялась, а Николас выплевывал песок изо рта.

— Очень смешно!

Она прыгнула на него, и они покатились по песку. Прохладный ветер с моря трепал их волосы. От зажженных огней на ее крыльце струился сквозь туман мягкий успокаивающий свет.

Лицо Жюстины было совсем близко от Николаса. В ее широко раскрытых глазах он видел мерцающие искорки. Ее длинные волосы соединяли их как мост, ее длинные пальцы, легкие и холодные, как мрамор, лежали на его щеках.

— Я не хочу быть грустной, Николас, — тихо сказала Жюстина. Николас нежно поцеловал ее.

— Я здесь.

— Знаю.

Ее игривое настроение прошло, и она стала очень серьезной.

— У меня было много времени, чтобы подумать... обо всем.

— Когда ты лежала в постели? Жюстина покачала головой.

— Нет. Раньше, в воде. Говорят, что в таких случаях перед человеком проносится вся его жизнь, — Она засмеялась, но в ее голосе слышалась печаль. — Со мной было по-другому. До этого я плавала и сочиняла о тебе всякие безобидные небылицы, а потом в какую-то минуту мне показалось, что я уже никогда не выплыву. — Глаза Жюстины затуманились. — И тогда я подумала, что больше не увижу тебя. — Она говорила так тихо, что Николас с трудом разбирал слова. — Мне страшно. Мне страшно, что я тебе это говорю. Одно дело признаться себе в своих чувствах, а другое — сказать об этом вслух, понимаешь? Жюстина пристально посмотрела на него.

— Я люблю тебя. Когда я рядом с тобой, я ни о чем не могу думать. Обычно мне хочется куда-то пойти, кого-то встретить, но когда я с тобой, это все уже неважно. Я знаю, это звучит по-детски и слишком романтично, но...

Николас засмеялся.

— Романтично — да. Но не по-детски. И что в этом плохого — быть романтичным? Я сам такой. Правда, в наши дни это редкость.

Ее глаза ждали ответа.

— Ты меня любишь, Ник? Если нет, так и скажи — ничего страшного. Просто мне нужна правда.

Николас не знал, что ей ответить. Его душа была полна воспоминаний, радостных и горьких, и он знал, что Юкио все еще имеет над ним власть. Он ощущал себя рыбой, которая яростно борется с течением. Но он не был рыбой, и с какой стати он должен был бороться? Почему это так важно для него?

— Николас чувствовал, что ответы на эти вопросы есть, нужно только получше разобраться в себе. Его до сих пор жгли слова, сказанные Кроукером в ресторане, и он злился на себя за это. Что, если Кроукер пpaв? В самом деле, как он воспринял смерть Терри и Эй? Конечно, это не было ему безразлично. Он не машина, он должен что-то чувствовать. Но он не мог плакать. Наверно, можно страдать и по-другому: в этом Николас был похож на свою мать. Он слишком владел собой, чтобы показывать свои чувства. Но он постоянно переламывал себя, и это могло оказаться губительным. Не понимая себя до конца, он никогда не мог стать хозяином положения, не мог совладать ни со светом, ни с мраком. Эта мысль больно кольнула Николаса, и где-то на краю его сознания стало что-то зреть...

— О чем ты думаешь? — На лице Жюстины застыла тревога.

— Ты не должна ничем жертвовать, — сказал Николас. — Ни для меня, ни для кого-то другого. Это опасно.

— К черту! Я ничем не жертвую. С этим кончено. Я ничего для тебя не сделаю, если только не захочу этого сама. — Ее глаза яростно сверкали в темноте. — Разве это так страшно, что мне хорошо с тобой? Что я этому рада? Почему ты этому противишься?

Ничего не подозревая, Жюстина задела его за живое.

— Господи, почему ты это сказала? — Николас сел, слыша как колотится его сердце.

— Может быть, это правда? — Жюстина старалась заглянуть ему в глаза. — Не знаю. Но я чувствую, как откликается твое тело. Это важнее слов, так было давно, когда еще не было ни книг, ни кино... ничего. Когда у человека был только другой человек. Я хочу знать, почему ты от этого отмахиваешься. Ты не доверяешь своему телу? Но оно лучше твоего рассудка выбирает, что тебе нужно. — Жюстина рассмеялась. — Не могу поверить. Это ты — ты, который работал со своим телом всю жизнь, и ты не веришь ему.

— Ты ничего об этом не знаешь, — коротко проговорил Николас.

— Ах, вот как? — Она села рядом с ним. — Тогда расскажи мне. Объясни мне попроще, чтобы я поняла своим женским умишком.

— Не веди себя как ребенок.

— Это не я веду себя как ребенок. Ник. Прислушайся к себе. Ты страшно боишься хоть немного открыться перед другим человеком.

— А ты не думала, что на это может быть причина?

— Думала. Поэтому и спрашиваю: что с тобой?