Эрик Ластбадер - Кайсё

Подобного рода конгломерат — это долевое разделение подпольных связей и ресурсов как на востоке, так и на западе; своеобразный гигант, криминальный кэйрэцу, с лапищами, способными обхватить весь земной шар.

Этот монстр сможет оказывать большее влияние на всю мировую экономику, чем нынешние правительства США и Германии. Ты представляешь, к какому хаосу и опустошению все это может привести? Мировой легальный бизнес будет в прямом смысле кормить их, позволяя им становиться все более могущественными.

— Но ведь существуют же правительственные структуры — ЦРУ, например, — они могут противостоять этой угрозе.

— Допустим, что это так, — сказал Оками. — Однако недавно я по своим каналам сделал несколько запросов. Оказывается, тайна, связанная с тем, что случилось с Леонфорте в послевоенной Японии, лежит глубже, чем твой отец и я могли себе представить; я уверен, связи, которые установил Леонфорте, были, по меньшей мере, полуофициальными. Ужасно то, что Леонфорте действовал под эгидой некоторых деятелей внутри двух правительств — Японии и Америки. Годайсю — это конечный результат. Ты даже не можешь себе представить, насколько они влиятельны. Их щупальца могут дотянуться до самых высоких коридоров власти в Вашингтоне и Токио.

— Вы упомянули, что вам требуется время на разработку собственного плана.

— Да. В прошлом году я пытался собрать силы, способные положить конец бесчинствам Годайсю. Я взвалил на себя огромную ношу, исчерпал последние силы, использовал все резервы своего могущественного влияния Кайсё. Сейчас наступила завершающая фаза, и я знаю: либо я добьюсь всего, либо все потеряю. Если я выживу, то уничтожу Годайсю, в противном случае они станут силой, которую никто и ничто не остановит. Ты должен обеспечить меня необходимым временем для завершения моего плана. Ни у кого другого нет твоего опыта, ни к кому другому я не стал бы обращаться.

Оками зажег сигарету, но очень быстро загасил ее, не чувствуя вкуса.

— Откровенно говоря, Линнер-сан, мое нетерпение покончить с Годайсю привело к тому, что я вошел в контакт с некоторыми людьми, которых я не могу в открытую контролировать и которым не могу до конца доверять. И я не знаю, сделал ли я удачный ход или сморозил глупость.

Он прошел по комнате, и свет площадей вокруг канала играл у него на лице, делая его чем-то похожим на портрет кисти Тициана.

— Определенно мне известно одно — я подвергаю себя смертельной опасности. Мне уже сообщили, что один из моих союзников, Доминик Гольдони, единственный, кому я мог доверять, уже убит. И сейчас я убежден, что мое доскональное знание Годайсю и мои попытки ликвидировать эту организацию поставили и на мне метку смерти.

Маргарита Гольдони, вернувшись домой со спящей дочкой на руках, нашла там своего мужа в окружении целой когорты телохранителей, готовых выступить на поиски Роберта. Тони был приверженцем старой школы — очень методичен. Поэтому-то Доминик и назначил его стражем семейного бизнеса.

Честно говоря, Маргарита боялась возвращаться домой. Однако все ее страхи улетучились в тот момент, как Тони распахнул дверь. Он не спросил ее ни о том, куда ее увозили, не поинтересовался мерой ее вины в смерти брата и даже тем, как она добралась до дома. Он задал ей всего лишь один вопрос:

— Тебя трогали?

Даже не «трогал ли он тебя» — поскольку личность гипотетического насильника его нисколько не волновала.

По большому счету, ответы жены вообще для него ничего не значили. Он уже решил ее судьбу, не в силах внутренне примириться с тем, во что она, по его мнению, превратилась.

Он всегда хотел видеть в ней Мадонну, но теперь вся ее святость была для него утрачена навеки.

Она сказала ему, что нет.

Она сказала, что Франсину постоянно поили наркотиками, что было правдой, а также то, что ее саму везли с завязанными глазами, — это уже было ложью. Но в силах ли она объяснить кому-нибудь, в особенности же ему, что произошло на самом деле? Совершить дьявольское действо — это одно, а позже признаться в нем — это уже совсем другое, чего бы она никогда не вынесла.

Он пропустил ее слова мимо ушей; его это не интересовало. Он не захотел даже подойти к ней, стоял в стороне, глаза холодные, неверящие, как будто она подцепила проказу после этой странной поездки.

Несмотря на то, что она была в отчаянии и на грани эмоционального стресса, Тони не давал ей возможности отдохнуть и требовал помощи. Он жаждал мести.

— Боже милостивый, Тони, мы даже не знаем его настоящего имени! — воскликнула она.

У Тони был злобный вид, который появлялся у него в те моменты, когда ему хотелось запихать контракт в глотку своего конкурента.

— Но ты нам нужна, Маргарита. Сейчас, когда ребенок в безопасности, ты в деталях опишешь художнику внешность этого негодяя. Нам требуется только его лицо. Этот тип ведь азиат; думаешь, мы не сможем найти его?

Она сделала глубокий вдох и медленно, раздельно сказала:

— Тони, я хочу, чтобы ты выслушал меня. Он сказал, что будет следить за нами, что, если мы что-нибудь предпримем, он похитит Франсину.

На это Тони лишь махнул рукой.

— Слова, одни слова. Он пытался запугать тебя, вот и все. Сама подумай, Маргарита, каким, черт побери, образом он сможет наблюдать за тем, что делается у нас? Даже фэбээровцы не так уж сильны в этом, а уж в их-то распоряжении целая армия агентов.

Он покачал головой почти жалостливо.

— Ты — женщина, и ему известно, что тебя можно запугать. Подобного рода типы делают это постоянно. Позволь мне заняться этим вопросом. Мы схватим ублюдка еще до того, как он отправится в сортир.

Она приложила руку к виску, будто этим надеялась успокоить свой пульс и унять поднимающуюся в душе волну ужаса. Она чувствовала себя маленькой беспомощной девочкой, обожавшей посидеть на коленях у отца.

В отчаянии она воскликнула:

— Ты не знаешь его! Он похитит ее. Он сможет это сделать.

Она старалась говорить спокойно, но голос ее сломался, а из глаз хлынули слезы.

— Франсина с нами, цела и невредима. Во имя Иисуса, оставь все как есть.

— Оставить все как есть? Ты, должно быть, бестолковая дура, у тебя напрочь отсутствуют мозги. Этот сукин сын ворвался в мой дом, напал на меня, унизил меня, заставил уничтожать следы той резня, которую он учинил в моем доме. Этот дом, Маргарита, — святое место. Даже этот долбанный Дрянной Моллюск Леонфорте — и тот не решился осквернить дом. — Его лицо налилось кровью. — Святая дева! Маргарита, ведь он убил твоего брата.

Подавленная его силой и праведным гневом, она молчала — такое бывало, когда в ярость приходил ее отец.

Тони подозвал телохранителей к себе, дал им какие-то указания. Затем подошел к телефону и сделал несколько звонков, после чего вошел в ванную, где она принимала душ, и сказал: