Эрик Ластбадер - Шань

Начавшиеся торги прервали их разговор.

Позже, так и не купив Сезанна, они вышли на улицу и побрели на запад, к реке. День выдался чересчур хмурым и унылым для конца зимы. Ветер с Потомака был таким же пронизывающим, как и в разгар холодов.

Треноди, одетый в старую куртку, был похож на студента.

— Итак, поговорим о деле. Откуда у тебя вдруг такой неожиданный интерес к Питеру Каррену? — осведомился он.

— Ты сказал на аукционе, что у нас есть кое-какие проблемы. Какие? Они связаны с Карреном?

— Я думаю, нам стоит поговорить начистоту, — заметил Треноди.

— Я больше не работаю на тебя, Макс. Дисциплина УБРН не распространяется на меня.

— И тем не менее мы снова вместе. Что ты можешь сказать по этому поводу? Симбал смягчился.

— Мне нужна информация.

Достигнув Вирджиния-авеню, они побрели на северо-запад.

— Если ты не будешь говорить со мной откровенно, — ответил Треноди, — то я вряд ли сумею помочь тебе. Ты ведь знаешь, что не сумеешь выудить информацию у меня. А без доступа к компьютерам УБРН тебе не удастся... — внезапно он оборвал фразу, не закончив. — Ну да, Моника. Вечеринка. — Он сокрушенно кивнул. — Я дал тебе отличный шанс, не так ли? Наверное, я старею.

— Я думал о том, чтобы через Монику снова получить доступ к компьютерной сети УБРН. Однако у меня ничего не вышло.

— Должен отдать девочке должное. Она далеко не глупа. Однако она вся изводится при мысли о тебе, Тони. Бог знает почему, ты ведь такой негодяй. Дай срок, и ее сердце растает, вот увидишь. Правда, с другой стороны, она вряд ли знает тебя так же хорошо, как я.

— Тебе не приходится спать со мной.

При этих словах Треноди широко открыл глаза.

— Господи, неужели отсюда следует, что она имеет лучшее представление о настоящем Тони Симбале, чем я? — в его голосе звучал неприкрытый сарказм.

Они добрались до южной границы парка Рок Крик. С места, где они стояли, открывался прекрасный вид на дамбу. За их спинами высилась громадина шикарного, но с некоторых пор пользующегося скверной репутацией отеля “Уотергейт”.

Симбал молчал, собираясь с мыслями. Ленивое течение реки навевало скуку и сон. Он вглядывался в грязную, серую воду, словно надеясь отыскать там достойный ответ на выпад Треноди, но нужные слова не шли на ум.

— Ты поможешь мне или нет, Макс? — вымолвил он наконец.

— Ты сам ответил на свой вопрос, сказав, что больше не работаешь на меня.

Симбал чувствовал, что что-то важное ускользает от его внимания. В словах бывшего шефа, в тоне, которым он их произносил, даже в его манере держаться проскальзывали намеки, суть которых Тони не мог расшифровать.

— Может быть, — сказал он, — нам стоит попытаться стать друзьями?

— Я доверял тебе. Потом ты, вернувшись из Бирмы, покинул УБРН, когда тебя позвал к себе бывший приятель по колледжу. Интересно, кто сказал, что этот британец владеет монополией на моих ребят?

Они замолчали, глядя друг другу в глаза. Каждый обдумывал слова, сказанные другим.

Раздался громкий гудок баржи, невидимой за изгибом реки, и Симбал невольно поежился.

— Черт побери, — пробормотал он. — Похоже, наш союз не удался.

— Возможно.

Симбал перевел дыхание.

— Давай покончим с этой грызней, Макс, а? Мне бы очень того хотелось.

Треноди перевел взгляд на реку, точно высматривая баржу. После некоторого раздумия он кивнул.

— Ну что ж, это меня устраивает. — Он сцепил пальцы рук. — Я всегда восхищался тобой, Тони. Ты был моим лучшим агентом. Эта потеря оказалась болезненной для меня.

— Просто я непоседа по натуре, Макс. — Симбал опять глубоко вздохнул. — В этом все дело.

— Да, конечно. — Треноди кивнул даже несколько доброжелательно. — Мы все должны двигаться дальше.

Такова жизнь. Некоторое время они шагали, погрузившись в молчание. Мимо протрусили два подтянутых клерка в тренировочных костюмах.

— Господи, при виде этих молодцов я почувствовал себя безнадежно старым, — заметил Треноди.

— Питер Каррен — твой эксперт по дицуй, верно? — заговорил наконец Симбал. — На прошлой неделе в Нью-Йорке после рядовой встречи со своим агентом был убит Алан Тюн. Я полагаю, что Каррен больше моего знает о нынешней ситуации в дицуй.

— Мне не вполне понятен твой интерес в данном случае. — Треноди вытер глаза носовым платком: они постоянно слезились у него на ветру. — Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве вы не должны предоставить нам и АНОГ? — он имел в виду Анти-Наркотическую Оперативную Группу в составе ЦРУ.

— Дицуй только часть того, что поручил мне Донован. Моя задача — Юго-Восточная Азия. И если наблюдается какое-то шевеление, то я должен все разузнать. Ну так как насчет того, чтобы организовать мне встречу с Карреном?

— Теперь это вряд ли возможно. — Треноди не сводил тяжелого взгляда, с Симбала. — Питера Каррена больше нет в живых.

В теплом свете лампы ее кожа имела рыжевато-коричневый оттенок. Если добавить к этому пышную копну белокурых волос и серые глаза, то станет понятно, почему она производила впечатление волшебницы или феи. Лорелеи или, скорее, Цирцеи, ибо Михаилу Карелину казалось, что в красоте Даниэлы присутствовало нечто от древнегреческой мифологии.

Любивший историю до самозабвения, Карелин находил в ее внешности черты, присущие представительницам народов, населявших некогда Малую Азию: месапотамцев, ассирийцев, вавилонян. Во всяком случае, у нее был необычный тип лица. Карелин частенько в шутку утверждал, что в ней воплотилась какая-нибудь из цариц древности.

— Я из русской семьи, — возражала она в таких случаях. — И не знаю и знать не хочу ни о каких ассирийцах и вавилонах.

Однажды, в очередной раз услышав от нее подобное заявление, он сунул ей в руки книгу.

— Это еще что такое? — спросила она. — У меня совсем нет времени читать.

— Это жизнеописание Александра Македонского, — ответил он. — Я думаю, тебе стоит отложить в сторону какие-нибудь не слишком важные дела и прочитать ее.

— Зачем?

— Затем, что этот человек пытался завоевать весь цивилизованный мир. И он был чертовски близок к своей цели.

Карелин верил в то, что Даниэла ставит перед собой ту же цель, что и великий македонский полководец.

— В наши дни, — заметил он, — тот, кто собирается пойти по стопам Александра, больше нуждается в помощи, нежели он сам в свое время.

Он находил, что Даниэла чрезмерно честолюбива, и считал, что эта особенность ее характера, придававшая ей, как она сама считала, сил и уверенности в мужском мире, является признаком высокомерия.

— Высокомерие же, — объяснял он ей, — есть оборотная сторона излишней самоуверенности...

— Ну и что тут такого?

— ...за которую часто приходится расплачиваться.