Эрик Ластбадер - Шань

— Я и не знал, что ты женат, — заметил Чжилинь, ужаснувшись жестокости людей, бывших его соратниками.

Впрочем, особо удивляться не приходилось. Он достаточно нагляделся на горькие последствия кровавой и беспощадной войны. Тем не менее вид этого несчастного, ни в чем не повинного создания, попавшего в жернова кошмарной мельницы, подействовал на Чжилиня сильнее обычного.

Быть может, виной тому стала вопиющая несправедливость случившегося с Сеньлинь, символизировавшая собой безумие, которое толкало мирных крестьян с оружием в руках подниматься на своих братьев, но Чжилинь внезапно осознал, в какой чудовищной игре он принимал участие по собственной воле.

— Если бы ты сказал мне, — беспомощно промолвил он, — то я бы послал людей, которые бы проследили за тем, чтобы с ней ничего не случилось.

Хуайшань Хан отвернулся.

— В то время я не мог думать о ней, Ши тон ши. Я должен был делать свое дело. Я вел слишком опасную игру. Все мои мысли сосредоточились на том, как бы не оступиться в темном туннеле, по которому я продвигался шаг за шагом, повинуясь воле твоей и Мао тон ши. — Он снова взглянул на Чжилиня. — Принимая во внимание твои личные обстоятельства, я думаю, ты один из немногих, кто в состоянии понять меня.

Хуайшань Хан произнес последнюю фразу в качестве обычного комплимента, доказывавшего глубину и искренность их дружбы, однако его слова поразили Чжилиня в самое сердце. Не столько они сами, сколько горькая правда, заключавшаяся в них. Он отказался от Афины и маленького Джейка так же, как и от своей любовницы Шен Ли и их ребенка, который, повзрослев, принял имя Ничирена. Отказался во имя своего дела, во имя настоящего и будущего Китая. Пожертвовав всем, что он имел, он целиком отдался служению своему народу.

Взглянув на друга, он опять обратил внимание на его непривычный наряд.

— Что это за форма на тебе? Я не узнаю ее.

— Это форма Службы общественной безопасности, — в голосе Хуайшань Хана опять появились нотки гордости. — Ло Чжуй Цинь поставил меня во главе пекинского окружного управления.

— Тайная полиция, — задумчиво пробормотал Чжилинь.

— Благодаря этому, мой друг, я и нашел Сеньлинь. Наша Служба общественной безопасности крепнет и набирает силу с каждым днем. Я послал наших людей на поиски, и они нашли ее. — Он повернулся к жене, и его голос изменился. — Сеньлинь! Нам пора идти.

Чжилинь перевел взгляд на женщину. Та встала, отдала ему пустую чашку и сдержанно поклонилась.

После ухода неожиданных гостей он вернулся за свой письменный стол. Колонки иероглифов, выведенных на бумаге аккуратным, красивым почерком, разбегались у него перед глазами. Он пытался сконцентрироваться на них, но тщетно. Вместо них перед его глазами стояли руки Сеньлинь, держащие белую фарфоровую чашку: длинные, узкие ладони, заканчивающиеся тонкими пальцами, такие нежные, белые, точно посыпанные пудрой. Лишь сломанные и обкусанные до основания ногти несколько смазывали впечатление от их необыкновенной красоты.

В следующий раз, когда они встретились, ее ногти уже успели отрасти, и было заметно, что над ними трудился мастер своего дела. Покрытые лаком, они блестели и при этом были изогнуты изящной дугой.

— Не знаю, что мне делать с ней, — признался другу Хуайшань Хан. Он вместе с женой пришел в гости к Чжилиню на званый обед. Оставив женщин — Чжилинь пригласил в гости свою знакомую и в придачу еще одну семейную пару, дабы избежать числа четыре, несчастливого в соответствии с китайскими традициями, — мужчины удобно разместились в кабинете. Третья пара, оставившая дома грудного младенца, ушла довольно рано.

— В чем дело?

Хуайшань Хан курил сигарету советского производства. Он имел привычку постукивать сигаретой о край пепельницы, даже когда на ней не было лишнего пепла. Возможно, все дело было в избытке энергии, от которой чересчур беспокойный (по мнению Чжилиня) Хан избавлялся лишь у себя на работе. В промежутках между заданиями или когда ему на дому приходилось ковыряться с нудными бумагами, выносить его присутствие становилось нелегко. Так было и теперь.

Нервным движением вскочив с кресла, он стал расхаживать взад и вперед по темно-бордовому ковру.

— Дело в Сеньлинь. Если быть откровенным, то это совсем не та женщина, которую я оставил дома, уходя на войну.

— Ей пришлось многое пережить, — возразил Чжилинь. — Почему бы тебе, набравшись терпения, не подождать, пока она вновь не станет собой? Дай ей время забыть о своих невзгодах.

— Время! — Хуайшань Хан негодующе фыркнул. — У меня нет времени. У меня уже накопилась целая куча дел, моя голова забита работой. И работой не пустяковой, уверяю тебя! А эта постоянная нервотрепка дома мешает мне.

— М-м-м... Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду докторов. Анализы, обследования, осмотры и еще один Будда знает что!.. — речь Хуайшань Хана от злости и раздражения стала отрывистой.

Все это время он продолжал метаться по комнате, точно тигр, запертый в клетке.

— И что же у нее находят? — поинтересовался Чжилинь.

— Понятия не имею.

— Ладно, но скажи хоть, какого рода ее болезнь? Медицинская или психологическая?

Хуайшань Хан выпустил изо рта большое облако дыма, зашипев при этом, что сделало его еще больше похожим на дракона.

— Это никому не известно. Врачи не могут мне сказать ровным счетом ничего. Они испробовали все средства. Иглоукалывание, мануальную терапию, травы... Полный перечень займет весь вечер.

— И что же Сеньлинь?

— Ты сам видел ее сегодня за столом. Она не ела вообще ничего. Тебе это не кажется странным?

— Она не была голодна. Хуайшань Хан воздел руки к небу.

— О Будда! Она никогда не бывает голодна! Она только пьет чай. И все.

— Она все больше теряет в весе.

— Что? — Хуайшань Хан пыхтел, точно паровоз. — О да, еще бы! Да и как может быть иначе?

— Когда я впервые увидел ее, она уже была чересчур худой.

— Вот именно чересчур.

— Значит, исходя из того, что ты только что говорил, она уже должна была умереть.

Хуайшань Хан, остановившись на мгновение, пристально взглянул на Чжилиня.

— Однако она жива. Быть может, врачи пытаются найти этому объяснение.

— Что бы они там ни пытались найти, — фыркнул Хуайшань Хан, вновь срываясь с места, — они до сих пор так ничего и не нашли. Между тем время не терпит.

— Почему?

— Потому что я получил от Ло тон ши задание исключительной политической важности. Оно требует моего отъезда из Пекина. — Хуайшань Хан наконец-то прекратил свою беготню и уселся на резной деревянный подлокотник кресла. — Я еду на юг, мой друг. В Гонконг и далее, вероятно, даже на Тайвань. Стало известно, что гоминьдановские агенты, сбежавшие от преследования Чан Кайши и обосновавшиеся на Тайване, тайно проникли в наши воинские части. И — так думает Ло тон ши, — может быть, даже в политические органы. — Лицо Хуайшань Хана потемнело. — Не исключен вариант, что наступит время, когда чистка станет политической необходимостью. Тогда нам придется беспощадно уничтожать предателей, затесавшихся среди нас. И когда это время наступит, именно наши люди разоблачат этих грязных изменников.